Не для того мы так измучились, ребята, чтоб сейчас проиграть чью-нибудь жизнь, если не все вместе, не для того! Оружие держим на крайний случай!
Один раз на поляне мы наткнулись на удивительную картину. Никогда такого даже не представлял себе и не думал, что увижу.
Огромный рыжий ягуар усердно рвал тело, видимо, только что задранной им горной козы. Мы замерли на опушке. Но на какое-то мгновение.
Кажется, Сильвио не выдержал:
— А ну брысь, ты, котяра! Вон отсюда!
И мы, не сговариваясь, зашумели, зашелестели, замахали руками и подхваченным валежником, продвигаясь понемногу к нему — впрочем, не очень уверенно.
Ягуар рычал, зло поглядывал на нас, но не хотел оставлять свою добычу. Рычал, пока Мауро, не удержавшись, забыв об опасности, бросил в него палкой, и сразу палки полетели в него градом. К такому благородный зверь, видимо, не привык. Он еще порычал, а потом, растерявшись, должно быть, прыгнул прочь и исчез в чаще.
А мы бросились к козе.
Разодрали ее и съели сырой, мясо было еще теплое. Сначала, не думая ни о чем, отсекали ножами кусок, за куском, уплетая, потом вдруг сразу все опомнились. Но спичек у нас не было и зажигалок, не говоря уже о том, что огонь разводить тоже было небезопасно.
Разрезали остатки на куски, поделили и, захмелев от первой за долгое время плотной еды, заснули, даже дозора не выставив, и у меня самого тоже не хватило сил об этом подумать.
Я проснулся первым. Едва смеркалось, в животе творилось что-то невероятное, но силы явно прибавились.
Когда-нибудь должны же кончиться эти бесконечные горы! Не на восток же мы идем, а на запад. На юго-запад, в центр страны.
Но ни одна деревня нам не попалась на пути, ни одна охотничья или просто лесная хижина. Ни одна. Как нарочно.
Прошел еще день, изнуряющая монотонность нашего продвижения начала преодолевать осторожность. И время от времени мы уже засыпали все вместе, падая плашмя там, куда хватило сил добрести. Спали днем. Шли ночью, а потом уже шли и днем тоже, сколько было сил. А было их мало, и мы тяжело преодолевали гору за горой, все надеясь, что вот-вот блеснет где-нибудь свет человеческого селения, что это уже последний переход. А он все еще не был последним, все еще не был.
Как-то мы спали до позднего утра и поднялись чуть ли не в полдень, и двинулись в дорогу опять, но шагали, покачиваясь, и мне пришло в голову, что вскоре у кого-нибудь совсем не хватит сил и мы не сможем идти дальше, потому что сейчас никто уже не в состоянии нести другого. И тогда придется действовать как-то иначе, а не упрямо продвигаться горами, вперед на юго-запад. Нужно будет искать другой выход. Но какой?
Разные мысли копошились у меня в голове на протяжении этого страшного нашего марша, самые разные, часто думал я о Лауре, в снах видел, как мы всей семьей едем в Гранаду купаться на озере, как вместе обедаем в ресторане, как нам весело и уютно в семейном кругу.
А еще я думал, что дорога наша через горы — это еще и дорога нашей революции, мы должны дойти, мы обязательно дойдем, даже если не все, так же, как обязательно победит революция. Потому что мы ведь направляемся вместе с движением высших идей мира туда, где нет границ, нет начала и конца, где добро для каждого человека, делание добра обычно, как ежедневный солнечный свет, как тепло жизни, где нет очеловеченного зла, нет бездушной жестокости, где будут жить наши потомки в радужном свете понимания одного человека другим, одного народа другим, одного материка другим и так далее; радужный свет добра и всеобщего мира — вот наша цель, наша бесконечная цель этой безмерно тяжелой дороги через горы, где смерть подстерегает нас на каждом шагу, где есть жажда и голод, но где есть и конечная цель — безграничное добро к людям, народу, родине, человечеству...
Когда впереди раздалась автоматная очередь и мы все, как по команде, бросились на землю, я долго не мог прийти в себя, пока не осознал, что, кажется, мы пришли, какой-то да ждет нас сейчас конец, наверное, уже дальше не пойдем.
Последовало еще несколько очередей, но мы не стреляли. Мы ждали, хотя оружие уже каждый держал наизготовку. А тогда снизу, с долины, из которой доносились автоматные очереди, прозвучало громкое и решительное:
— Сдавайтесь, вы окружены сандинистскими войсками. Всякое сопротивление бессмысленно! Выходите, бросайте оружие и руки вверх! Тогда вам гарантируют жизнь!
Вот и все.
Трудно передать, что мы почувствовали,— радость нас охватила, несказанная радость, мы готовы были броситься в объятия нашим товарищам, которые приняли нас за врагов. Но я приказал:
— Все оружие оставляйте на месте. Руки вверх и выходите один за другим. Не забывайте, что мы в форме «контрас». Потом все объясним.
— А если это засада? Если это «контрас»?
— Нет.
Не знаю почему, но я был убежден, что это наши.
— Я пойду первым,— сказал я.— А вы смотрите. И если все в порядке, выходите за мной.
Один процент страха у меня все же был, когда я бросил оружие и с руками, заложенными за голову, пошел вниз, туда, откуда доносился голос.
Я шел, спотыкаясь, глядя перед собой, но никого не замечая, как вдруг из-за кустов шагнуло несколько человек в защитной сандинистской форме, и я понял, что это на самом деле наши, и непроизвольно опустил руки, и сразу же прозвучал приказ:
— Руки держи за головой, бандит! Где остальные? Сколько вас?
Я снова заложил руки за голову и отвечал круглолицему парню, наверное, такому же лейтенанту, как и я, что нас десять, сейчас выйдут, боялись засады, поэтому не выходят все вместе.
— Ладно, подожди здесь! Обыщите его!
Мы не сомосовцы и не «контрас», мы — сандинисты...
— Разговоры потом,— перебил он меня, не слушая. — Отведите его.
У меня не было сил сопротивляться, и я решил подождать, пока все будут здесь, а тогда уж, когда ребята успокоятся, что они выполнили операцию, все рассказать подробно.
Мои выходили один за другим, их обыскивали и направляли туда, где был я.
— Все? — разочарованно спросил лейтенант.
— Все, — ответил я.
— Ты что, старший? — спросил он. — Хефе ихний, главарь?
— Слушай, парень, может, ты выслушаешь несколько слов хотя бы сейчас. Мы выполняли специальное задание. Возвращаясь с него, сбились с пути. Не ели нормальной еды уже недели две. Люди мои полумертвые. Так что давай нас немедленно в населенный пункт, и я скажу, с кем связаться, тогда все станет понятно.
— Насколько мне известно, никто здесь никаких специальных заданий не выполнял — это первое. Затем, на вас форма «контрас» — это второе. А третье — я не уполномочен вести с пленными переговоры, следовательно, доберемся до города — посмотрим.
— А куда мы направляемся? Где мы вообще? — спросил я. — И потом — мы не ели две недели. Нам бы чего-нибудь поесть, хоть немного.
— Мы... — он заколебался на мгновение, но затем, поняв, что большой военной тайны здесь быть не может, сказал, — вблизи Сан-Хуан-дель-Норте, а ближайший город отсюда, ну... Эстели... или Халапа, или же Матагальпа.
Мы прошли горами хороших километров с двести, подумал я, и внезапно меня даже закачало. Столько мытарств осталось позади, а теперь нам еще и не верят.
Еду, однако, принесли. Но я не позволил ребятам много есть потому, что знал, что желудки сейчас много еды не примут. Потом мы спустились вниз, где разместился временный лагерь сандинистского подразделения, которое прочесывало эту местность.
— Если вы ищете какую-то определенную группу бандитов, то это не мы, ищите дальше, они наверняка где-то есть, а если просто прочесывали, то...
Мне не ответили.
Здесь было несколько машин. Нас должны были посадить в две машины с охраной и отправить пока суд да дело в Сан-Хуан-дель-Норте. Бойцы-сандинисты подначивали нас своими репликами:
— Довоевались, бандиты! Посмотрите на них: кожа да кости! И как вы не подохли там, в сельве? Туда бы вам и дорога! Сволочи! За сколько продали родину!
И вдруг от группы бойцов, которые только что возвратились откуда-то, вероятно, устраивали нам засаду с другой стороны, отделяется один и приближается ко мне, всматриваясь мне в лицо.
— Ах ты падаль! — кричит он, и лицо его даже искажается от ярости. — Ах ты негодяй, собачья твоя душа! Да я сейчас пристрелю тебя здесь, как гиену! Я его знаю, ребята, он на самом деле был когда-то в саидинистской армии, я его хорошо знаю, и вот он где очутился! Ну да вот тебе для начала...
И мой ближайший друг Рауль, любимый товарищ, друг моего детства, заехал мне прямо в физиономию, хватаясь в следующее мгновение за револьвер, который висел на боку, но его удержали товарищи.
— Его зовут Маноло Барриос, я имел несчастье когда-то быть его другом, а сейчас... что с ним случилось, ребята, это какое-то сумасшествие, какое-то предательство...
Рауль почти плакал от обиды, а я молчал, оцепенев от абсурдности того, что происходило, от того, что у меня не было сил ничего объяснять, а еще от того, что этот негодяй все же поверил форме, которая была на мне сейчас, а не мне самому... Хотя я ничего и не сказал...
