Австралию, то он, Эрнандо, покорился бы воле Бога и выбору короля. Прекратил бы бой. Но Кирос потерпел неудачу... На сей раз Эрнандо не сомневался, что я его поддержу. Я только расхохоталась. Что мне за дело, если Кирос снарядит вторую, третью экспедицию? Что мне за дело, если он опорочит нас перед грандами и перепишет нашу историю? Что за дело, если блеск нашего имени (а Эрнандо относится к этому очень ревниво), величие Кастро Боланьосов-и-Риваденейра Пиментелей, репутация Менданья де Нейра, даже слава доньи Исабель Баррето исчезнут из памяти, а останется слава Кироса? Разве мы не счастливы в Перу? Здесь и теперь? Услышав, как я славлю обыденность, Эрнандо решил: он всегда во мне ошибался... Подвиг Царицы Савской, пересёкшей океаны во главе своих кораблей, оказывался легендой и обманом... А в последнее время он считал меня попросту малодушной. Оказывается, я смирилась! Не аделантада, а Пенелопа, которая ткёт сама себе саван! Куда он глядел, когда женился на мне? Или я с первых же часов заманила его в ловушку? Как я, с моим пытливым духом, как я, его жена, могла признать поражение и позор? Даже не попытавшись бороться! Чего стоят счастье, куда я хотела укрыться, любовь, которой я размахивала перед ним, как красной тряпкой, против Неправды? Кирос пользуется похищенной привилегией, честью, по праву принадлежащей ему, мне, нашим потомкам, грядущим поколениям. «Что мне грядущие поколения, — возразила я, — когда у нас и детей-то нет?» Тут я сама на себя давала оружие: Эрнандо часто упрекал меня в бесплодии; он хотел сына, чтобы продолжить род... Но коса нашла на камень — я упёрлась. Он требовал, чтобы я не только помогала ему готовить путешествие, а служила ему, исполняла его приказания. Он бы поставил меня на колени, если бы мог... А так корабль был уже готов. Люди ждали его в порту. Мы могли бы выйти в море вместе, как всегда и замышляли. Как я всегда мечтала. Нужно только отдать ему два ключа, похищенные мной, говорил он. Я же решила сделать наоборот. Я принесла тебе весь ларец, чтобы он не мог им завладеть, взломать его... Наш последний спор вышел таким горячим, что ты и представить себе не можешь! Позволив ему поднять якоря без вахтенных журналов двух путешествий Менданьи, без портуланов и карт, я посылала его на верную гибель. Вот в чём я каюсь, Петронилья: я виновна в беде человека, которого люблю и которого осудила на смерть.
Петронилья не унялась. Ей было мало дела до судьбы её второго зятя. Она вернулась к тому единственному предмету, который её занимал:
— Ты не ответила мне на вопрос, Исабель. Какое преступление ты совершила, когда командовала плаванием в Манилу?
— Ты разве не читала тот рассказ, который Кирос выпустил в свет?
— Читала. И оценила меру его обвинений. Ты не исполняла христианский долг. Не делилась с ближними своим добром. Но если прочитать его текст внимательнее, так ты всегда уступала просьбам своего доблестного штурмана. Жертвовала своими свиньями и коровами. Отдавала даже воду, когда он просил. Он пишет ещё, что ты велела вздёрнуть на дыбу матроса, который хотел следовать за нашими братьями, когда ты их послала искать помощи, а по его настоянию — простила...
— Очень уж ты доверяешь писаниям Кироса. Мало того, что он редко пишет правду — он ещё и знает не всё.
— А чего он не знает, что знаешь ты?
Исабель вздохнула и опустила голову.
— Надо в самом деле сказать?
— Да.
— Я сама поняла это только тогда, когда Эрнандо ушёл в море, не попрощавшись... После нашей самой страшной ссоры... В ту ночь мне вдруг ясно явилось то, что я много лет тщетно пыталась понять... То детское лицо... Мальчонка, покрытый лишаём, забрался ко мне в каюту украсть сухарик. Диего поймал его. Перепуганному мальчишке удалось вырваться. Он залез ко мне под юбку и скорчился там. Диего спросил меня, что с ним сделать. Это было в тот вечер, когда умерла Марианна. Я ответила: «Убей его!» Он вытащил нож и выволок паренька на палубу. Тот дал себя вытащить без единого крика — только смотрел большими чёрными испуганными глазами. Диего заколол его, выкинул за борт, а потом вернулся ко мне рассуждать, что такие нарушения дисциплины непозволительны и счастлив ещё этот парень, что его прикончили сразу...
За этой исповедью последовало долгое молчание. Наконец Петронилья перекрестилась. Но если Исабель думала, что любопытство сестры удовлетворено, она ошибалась.
— Вправду ли ты просишь прощения у Господа за такой страшный грех? Или говоришь Ему: «Дон Эрнандо уехал, для меня всё кончено»? Действительно раскаиваешься в своей жестокости и варварстве или только о том и думаешь, как вернуть утраченную любовь? Что исповедуешь ты Всевышнему, когда молишься? Говоришь ли ему: «Осудив супруга, я и себя осуждаю. Отрекаюсь от всего, что было моей жизнью, от всего, чем я хотела чтобы он пользовался. От нашего дома, от своей красоты, от мира... Согрешив против воли Эрнандо, потеряв его, не хочу ни покоя, ни надежды. Принимаю разлуку с ним. Не принимаю его погибели. Возьми меня, Господи, но спаси его!»?
— Тебе нет дела, Петронилья, до моих молитв!
— Пожалуй. Но до спасения твоей души — есть. Боюсь, что ты до сих пор богохульствуешь. Пытаешься торговаться с Творцом, собираешься заключить с Ним сделку...
Светало.
Сёстрам оставалось только признать, что они не могут быть заодно, ничем друг другу не могут помочь. Они провели несколько ночей в одной келье, вспоминали молодость, задавали друг другу вопросы, выслушивали резоны — и всё напрасно. Узнали они только то, что и так уже понимали.
Теперь им оставалось лишь осознать, какое непреодолимое расстояние их разделяет.
Они узнали, как знали всегда, что Петронилья не простила Исабель брака с Менданьей. Счастья с ним. Совместного отплытия в Южное море. Смерти Менданьи на Санта-Крус. И того, как Исабель забыла о нём в Маниле... Так быстро, так скандально, так накрепко забыла Альваро и через три месяца вышла замуж за капитана Кастро.
Сёстры поняли ещё и другое:
