Нужен попутчик, молодой, энергичный, который поможет. Мур ищет попутчика и находит. В дневнике он записывает, что «есть некий Боков, который вместе с Пастернаком провожал нас в Елабугу…». Боков навещал свою семью здесь, в Чистополе, и теперь собирался обратно в Москву. С ним Мур и думает ехать. И опять он пересматривает, перетряхивает свой багаж и решает бросить мешок с продовольствием, с хозяйственными принадлежностями; мешок тяжел и тащить его в Москву нет охоты.
8 сентября есть запись в дневнике: «Хорошо, что Асеева покупает сахар, рис, кофе, кастрюли…»
10-го наконец нужная бумага для поездки в Москву за всеми подписями, печатями у него на руках, и он может ехать. Но тут его разыскивает представитель Литфонда в Чистополе Хохлов и сообщает, что пришла телеграмма из Москвы от директора Литфонда Хмары: Мур зачисляется в интернат для детей писателей, где он будет жить в общежитии интерната на полном иждивении Литфонда и учиться в чистопольской школе. Мур после трезвого размышления, а он всегда был склонен трезво размышлять, решает, что ему есть прямой смысл остаться в интернате в Чистополе, о чем он и пишет подробно в Москву тетке Лиле и Мите Сеземану.
«11.IX-41
Дорогая Лиля!
Я думаю, что до вас дошла весть о самоубийстве М.И., последовавшем 31-го числа в Елабуге. Причина самоубийства — очень тяжелое нервное состояние, безвыходность положения — невозможность работать по специальности; кроме того, М.И. очень тяжело переносила условия жизни в Елабуге — грязь, уродство, глупость. 31-го числа она повесилась. Она многократно мне говорила о своем намерении покончить с собой, как о лучшем решении, которое она смогла бы принять. Я ее вполне понимаю и оправдываю. Действительно, как она пишет мне в последнем письме: «дальше было бы хуже». Дальше для нее был бы суррогат жизни, «влачение своего существования». Она похоронена на Елабужском кладбище. После похорон я забрал все вещи и переехал в г. Чистополь, где находится Асеев, детдом Литфонда и множество семей писателей Москвы. Ввиду безвыходности моего положения — в Чистополе мне нечего было делать — я решил уехать в Москву, на страх и риск, но накануне дня отъезда пришла — телеграмма от Литфонда, зачисляющая меня в детдом Литфонда. Кроме того, мне выдадут единовременное пособие. В Чистополе я распродал 90 % вещей М.И., чтобы обеспечить себя какой-то суммой денег (М.И. так и писала в письме — чтобы я распродал все ее вещи). Итак, мне обеспечено жилье, стирка, глажка и, главное, — учеба. Буду учиться в Чистопольской школе. Вещей на зиму у меня вовсе достаточно — в этом отношении я богач. Кроме того, у меня будет пособие и есть деньги от продажи вещей. Итак — обо мне не беспокойтесь: я полностью устроен и обеспечен. Теперь пишу о главном для меня. Лиля, разыщите Митьку. Всеми силами старайтесь узнать, где он. Узнайте, в Москве ли он, какой его адрес. Пошлите кого-нибудь из знакомых в ИФЛИ (в Сокольниках) — может, там знают, где он (он зачислен в ИФЛИ). Если он в Москве, передайте ему приложенное здесь к нему письмо. Если в Москве его нет, узнайте, куда он уехал. Его телефон В-1-97-51. Сделайте все возможное, что в ваших силах, чтобы узнать, где он, что с ним. Он мой единственный друг. Теперь читайте внимательно: как только узнаете, где он находится, немедленно шлите мне телеграмму, сообщающую, где он находится, что с ним, его адрес. Лиля, денег на это не жалейте; это единственное мое желание. Прошу его выполнить. Это — не прихоть. Мне важно это знать: судьбу друга. Телефон Мули: К-2-42-61. Итак, немедленно, когда узнаете что-нибудь о Митьке, шлите мне телеграмму. Очень прошу Вас об этом.
Желаю всех благ, всего доброго.
Целую крепко Вас и Зину.
Ваш Мур.
Адрес для телеграммы:
Татарская АССР.
Гор. Чистополь,
ПОЧТА — до востребования
Эфрону Г. С.
P.S. Не пишите писем — не доходят, долго идут».
Письмо Сеземану написано по-французски.
«11.IX-41
Здорово, старина Митя!
Я пишу тебе, чтобы сообщить, что моя мать покончила с собой 31 августа. У меня нет желания задерживаться на этой теме. Что сделано — то сделано. Все что я могу тебе сказать по этому поводу — это то, что она правильно поступила: у нее было достаточно поводов и это было лучшим выходом из положения, и я полностью одобряю ее поступок.
После кошмарного пути я очутился в Чистополе, где находится много эвакуированных семейств писателей. Прожив некоторое время у Асеева и продав все оставшееся от матери имущество (примерно на 2000 рублей), я решил, несмотря на бомбежки и все прочее, отправиться в Москву. Я закончил все свои дела, добыл пропуск и подготовился к отъезду на этот раз по воде до Горького, но тут директор литфондовского Детдома мне сообщила [116], что на мое имя пришла телеграмма из Московского литфонда о зачислении меня в писательский Детдом, где содержатся дети всех возрастов и где я могу жить на полном пансионе, где меня будут «кормить, мыть и укладывать спать», а главное, я буду учиться в 9-м классе в школе вместе с другими писательскими детьми. И, обдумав все это, я решил остаться главным образом из-за школы, которую я здесь могу посещать, а в Москве «кто знает»?
Это решение мне стоило немалых усилий. Мне ужасно хотелось увидеть тебя, с тобой поговорить, увидеть Москву и Мулю — но всем этим я хладнокровно пожертвовал. Кроме того, я уверен, что на моем месте ты бы тоже остался.
Теперь мне хочется, чтобы ты знал следующее: какими бы ни были грядущие события, настанет день, когда я вернусь в Москву. На это будут направлены все мои усилия. Кроме того, вернется в Москву и весь Детдом (есть толк и от этих «детей знаменитостей»). И в этом случае я вернусь в Москву. Со своей стороны приложи все усилия, чтобы остаться в Москве, и в таком случае мы всенепременно встретимся.
Я тебя очень прошу послать в Чистополь телеграмму с сообщением, где ты живешь. Мне чрезвычайно важно не потерять тебя из виду. Очень тебя прошу. А сейчас хочу сказать тебе до свидания, старина. Что бы ни случилось, все будет хорошо, и мы встретимся. Надеюсь, и на нашей улице будет праздник!
Жму твою лапу.
Твой друг Мур.
P.S. Не пиши писем — они слишком долго идут.
Адрес: Татарская АССР,
гор. Чистополь,
Почта — до востребования.
Эфрону Г. С.»
Я знаю, на некоторых эти письма могут произвести удручающее впечатление — так писать о гибели матери, и о такой трагической гибели! Так холодно, рассудительно! Ни отчаяния, ни слез, ни горя, просто констатация факта: «Что сделано — то сделано», «Я ее вполне понимаю и оправдываю…». И все. И тут же о себе, о стирке, о глажке, о продаже вещей, ее вещей… Какая черствость, какой эгоизм!
