– Ваш сын – известная личность.
– Да, в свое время он немного выходил за рамки, – признал Шаса, – но сейчас угомонился и много работает. Зачем бы ему ввязываться в уголовщину? Я хочу сказать, он не нуждается в деньгах.
– Ученикам клерков много не платят.
– Я даю ему на карманные расходы. – Шаса снова покачал головой. – Нет, я в это не верю. Что он может знать о кражах из домов?
– О нет, он делал это не сам. Он организовывал, а Руфус и его помощник делали грязную работу.
– Организовывал? Что это значит?
– Вашего сына любезно принимают в любом доме города, верно?
– Вероятно, – осторожно ответил Шон.
– Если верить маленькому Руфусу, ваш сын изучает дома перспективных жертв, узнает, какие там есть ценности и где их держат; сейфы, потайные ящики и тому подобное. Потом вступает в любовную связь с кем-нибудь из семьи: с матерью или дочерью, – и пользуется возможностью, чтобы впустить в дом сообщника, пока сам развлекается с дамой на втором этаже.
Шаса молча смотрел на него.
– По всем данным, получалось у него очень хорошо, и в нескольких случаях нам даже не сообщили о грабеже: вовлеченные в это женщины больше боялись гнева мужа и дурной славы, чем потери ценностей.
– Мардж Вестон? – спросил Шаса. – Она из этих женщин?
– Согласно нашей информации, да.
Шаса прошептал:
– Стервец!
Он пришел в ужас, но сомнений не было. Все слишком сходилось, чтобы быть неправдой. Мардж и Шон, его сын и одна из его любовниц. Это ему даром не пройдет.
– На этот раз он зашел слишком далеко.
– Да, – согласился Луис. – На целую милю. Даже при том, что это его первое обвинение, он получит пять или шесть лет.
Внимание Шасы снова обратилось к нему. Потрясение, которое пережил Шаса с его чувством гордости и порядочности, было таково, что он даже не подумал о последствиях судебного преследования, но теперь его праведный гнев погас при мысли, что его старший сын будет сидеть на скамье подсудимых и его приговорят к длительному сроку заключения.
– Вы уже подготовили выписку из решения суда? – спросил он. – Есть ордер на арест?
– Еще нет, – очень осторожно ответил Луис. – Мы получили эту информацию всего несколько часов назад.
Он подошел к столу и взял в руки синий бланк протокола допроса.
– Что я могу сделать? – тихо спросил Шаса. – Мы можем что-нибудь сделать?
– Я сделал все, что мог, – ответил Луис. – Сделал слишком много. Я не смогу оправдать задержку этой информации и то, что сообщил вам о ходе расследования. Я уже чересчур далеко вытянул шею, Шаса. Мы давно знакомы, и я никогда не забуду вашу работу по делу Белого Меча… это единственная причина, по которой я рискнул… – Он помолчал, переводя дух. Шаса, чувствуя, что будет продолжение, молчал. – Больше я ничего не смогу сделать. И никто не сможет – на этом уровне. – Он особо подчеркнул последние три слова, а потом, как будто без связи с предыдущим, добавил: – Через месяц я ухожу на пенсию, и этот кабинет займет другой человек.
– Сколько у меня времени? – спросил Шаса, и ему не пришлось ничего уточнять. Она поняли друг друга.
– Я могу придержать это досье еще несколько часов, до пяти пополудни, а потом расследование продолжат.
Шаса встал.
– Вы верный друг.
– Я провожу вас вниз, – сказал Луис. Беседа возобновилась, когда они оказались в лифте одни: столько времени потребовалось Шасе, чтобы справиться с волнением.
– Я годами не вспоминал о Белом Мече, – легко сменил он тему. – До сегодняшнего дня. Все это кажется таким далеким… Хотя тогда погиб мой дед.
– А я не забывал, – негромко ответил Луис. – Это был убийца. Если бы он добился успеха, если бы вы ему не помешали, жить в этой стране было бы хуже, чем сейчас.
– Я думаю, что стало с Белым Мечом… кто он был и где сейчас. Может, давно умер или…
– Не думаю. Есть обстоятельства, которые заставляют меня сомневаться в этом. Несколько лет назад я хотел просмотреть досье Белого Меча…
Лифт остановился на первом этаже, и Луис замолчал. Он молчал все время, пока они пересекали вестибюль и выходили на солнечный свет. На крыльце управления они повернулись друг к другу.
– И что? – спросил Шаса. – Досье? Досье Белого Меча?
– Его нет, – негромко сказал Луис.
– Не понимаю.
– Никакого досье, – повторил Луис. – Ни в полицейских отчетах, ни в министерстве внутренних дел, ни в центральном архиве. Официально Белый Меч никогда не существовал.
Шаса уставился на него.
– Должно быть, досье… я хочу сказать, что мы ведь с вами работали. Досье было такой толщины… – Шаса развел большой и указательный пальцы. – Оно не могло исчезнуть!
– Поверьте мне на слово. Оно исчезло. – Луис протянул руку. – Пять часов. Ни минутой позже. Но до пяти я буду в своем кабинете, если кто-нибудь захочет мне позвонить.
Шаса пожал ему руку.
– Я никогда этого не забуду.
Отворачиваясь, он посмотрел на часы. Без нескольких минут двенадцать, и, к счастью, у него сегодня ланч с Манфредом Делареем. Он пошел назад по Парламентской аллее и, когда выстрелила полуденная пушка, вошел в здание парламента. Все в вестибюле, включая служителей, невольно взглянули на часы, проверяя время.
Шаса повернул к столовой для парламентариев, но пришел слишком рано. Зал был пуст, если не считать официантов в белом. В баре Шаса заказал розовый джин и стал нетерпеливо ждать, каждые несколько секунд поглядывая на часы, но встреча с Манфредом была назначена на двенадцать тридцать, а искать его бесполезно. В огромном здании сложной постройки он может быть где угодно, поэтому Шаса коротал время, лелея и накапливая гнев.
«Мерзавец! – думал он. – Все эти годы я позволял ему дурачить меня. Все признаки были налицо, но я отказывался их видеть. Он прогнил до самой сердцевины… – И тут его негодование приняло другое направление. – Мардж Вестон ему в матери годится. Скольких еще моих женщин он трахал? Неужели для этого маленького дьявола нет ничего святого?»
Манфред Деларей пришел чуть раньше. Он вошел в столовую, улыбаясь, кивая, пожимая руки, так что ему потребовалось несколько минут, чтобы пересечь зал. Шаса едва сдерживал нетерпение, но он не хотел, чтобы кто-нибудь заметил, как он взбудоражен.
Манфред заказал пиво. Шаса никогда не видел, чтобы он пил что-нибудь крепкое. Только когда Манфред сделал первый глоток, Шаса тихо сказал:
– У меня неприятности, серьезные неприятности.
Улыбка Манфреда не дрогнула, он был слишком умен, чтобы выдать свои чувства в комнате, полной конкурентов и политических соперников, но глаза его стали холодными и светлыми, как у василиска.
