одной из комнат толпился народ. Парни стояли, понуро повесив головы, а девчонки тихо перешептывались. Дима знал, что в этой комнате живет лучшая Анина подруга, которая должна была стать свидетельницей на их свадьбе. В итоге в основном составе произошли изменения и перед финальным забегом заменили жениха, а вот свидетельница, Варвара, так и осталась при своей роли. Сейчас ее плач доносился из открытой двери. При появлении парня плач на несколько секунд затих, раздался шелест платья и, хромая на правую ногу, из комнаты выскочила Варя. Дима оторопело отступил на шаг. Вся красота, что так тщательно наводила с утра пораньше свидетельница, была размазана по лицу, платье порвано вдоль ободранной правой ноги, которая местами была забинтована, местами просто замазана зеленкой. А на правой руке уже проступили страшные лилово-черные синяки. Девушка вперила свой тяжелый взгляд в бледное лицо парня.
— Ну что ж, радуйся! — крикнула она сорванным голосом. — Веселись! Ведь ты, наверно, только этого и хотел! Они разбились! Разбились, понимаешь?
— Кто? — кое-как совладал со своим голосом Дмитрий, чувствуя, как волосы шевелятся на затылке, а вдоль позвоночника пробежал холодок.
— Кто?! — опять закричала Варя, рыдая взахлеб, — Ты еще спрашиваешь? Да ты только этого и хотел! Я же знаю, как ты ненавидел их обоих! А теперь их нет! Понимаешь? Нет!!!
С Милославского схлынула вся краска, он шагнул к девушке и сгреб в охапку. Она закричала, когда он взялся за изувеченную руку, но парень даже не обратил на это внимания. Тряхнул ее, как тряпичную куклу.
— Говори толком, дура! — прошипел он ей в перекошенное лицо.
Девушка моргнула пару раз и сказала, вырвав-таки больную руку.
— В нас машина врезалась, когда мы кататься поехали после ЗАГСа…
— Аня… что с Аней? — требовал ответа Дима. Он не чувствовал, как его одергивают парни, как гомонят вокруг девчата. Ему не было дела до всего мира, катись он куда подальше! С его Анютой что-то случилось.
— Не знаю, — заревела Варвара, — мы вызвали МЧС, потому что не могли открыть дверь, она… она вся всмятку была… А потом машину распилили и… и… Аня… у нее всё платье в крови было. И… доктор со «скорой» сказал… сказал…
— Да не тяни ты! — заорал Дима так, что его услышали и на первом этаже.
Свидетельница моргнула еще раз, личико с размазанным макияжем поехало в сторону, и, повесив голову, она, наконец, произнесла сквозь слезы:
— Он сказал, что она не доживет до больницы…
Дмитрий пошатнулся, выпуская девушку из своих цепких пальцев. Шагнул незряче мимо ребят, дошел до двери блока, потом оглянулся и спросил глухо:
— В какую больницу ее забрали?
— В… в…первую городскую, — ответила девушка и заревела на плече одной из девочек.
Дмитрий глянул на нее еще раз и бросился из блока.
Как он долетел до больницы, впоследствии вспомнить не мог. Ворвался в корпус, пронесся по коридорам, пока не догадался спросить, где искать любимую. Уже подбежал к медсестре, но вдруг увидел, как из какого-то кабинета под руки выводят Анину мать. Нарядная, в шикарном платье женщина едва шла, ведомая мужем с одной стороны и доктором с другой. У Димы сердце ухнуло куда-то в желудок. На ватных ногах он подошел к родителям своей бывшей невесты.
Женщину опустили в кресло, и она заплакала тихо так, безутешно. Муж с серым лицом сидел рядом и очень часто моргал, поглаживая жену по руке. Он первый заметил и узнал Милославского. Парень подошел ближе. Поздороваться сил не было, и он просто кивнул. Мужчина кивнул в ответ. Видимо, тоже говорить не мог.
— Аня… — кое-как прохрипел Дмитрий.
Тот заморгал чаще и указал взглядом на дверь. Дима посмотрел на нее. «Операционная» — гласила вывеска, и парень опустился на стул.
Так он просидит весь день. Он ни на кого не будет обращать внимания и даже не заметит, когда приедет Мишкина мать. Он лишь тупо будет смотреть на вывеску и лишь иногда переводить взгляд на светящееся над ней окошечко, в котором говорилось, что идет операция. Он потеряет счет времени. Оно просто перестанет для него существовать. А важным станет лишь одно: там, за этой белой дверью борются за Анину жизнь. Дима услышит, хоть до него не сразу дойдет смысл сказанных слов, что Михаила перевели из операционной в реанимацию, что жизнь его вне опасности. А вот невеста… Ее так и называли — «невеста».
Операция длилась восемь часов. Он тогда еще не знал, что она была лишь первой в череде многих. Конечно, к девушке, которая сама даже не дышала, никого не пустили. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие.
И Дима будет сидеть в коридоре. Когда Аню переведут в реанимацию, он станет ночевать в больнице, прячась от персонала. Когда ее повезут на вторую операцию, он опять переберется в коридор, который упирался в белые двери операционной. Скоро бледного, худого парня, у которого была при смерти невеста, будут знать все. Первое время он еще будет пытаться объяснять, что несчастная девушка не за него вышла, а потом перестанет. Перестанет, потому что тогда его могли бы прогнать от выкрашенной белой краской двери. Прогнать от его Ани. Он часами сидел под всеми этими дверьми и отказывался сам себя понимать. Как он мог желать ей смерти? Вот как? Ведь если ее не станет, то жизни не будет… Совсем не будет. Пусть она будет навсегда принадлежать другому. Пусть он никогда больше не увидит ее. Пусть он больше не посмеет произнести ее имени… Только пусть живет. Живет. Ходит. Ест. Спит. Дышит.
Дима не знал, как молиться. Никогда этого не делал. Не умел. Где-то в глубине своей души он знал, что не всё так просто в этом мире. Что, возможно, есть кто-то, кто стоит над человеком. И этот кто-то дергает за ниточки. Некий кукловод. Или даже не кукловод, а распорядитель судеб. Там уже знают: выживет Аня или нет. Там уже всё решено. И что там решили, парень не знал. Но он очень хотел бы, чтобы его любимая — пусть даже она никогда не будет принадлежать ему — останется жить.
Родители Ани очень удивились, увидев в очередной раз Дмитрия под дверями операционной. Но заговорить с ним почему-то никто из них не посмел. Будто чего-то боялись. Или
