— Сынок! Родной!
— Мам, я не могу здесь. Не могу. Я с ума сойду. Каждый день, возвращаясь домой, я боюсь столкнуться с ними. И кружу часами у перекрестка. Мам, я не слабонервная дамочка, но… я ее люблю до сих пор, — признался он тихо.
— Ох, сынок, сынок, — вздохнула женщина.
— Я узнал, мне нужно выписаться из квартиры, чтоб прописаться в общежитие.
— Только через мой труп! — запротестовала она, встав в позу.
— Танюш, что ты с ним как с малым неразумным дитем разговариваешь? Он мужик! Сам должен за свои поступки отвечать, — вступился батя.
— Но мы можем снять квартиру…
— Нет, мы не станем снимать ему квартиру. Пусть живет в общаге. Там и народу больше, и он никогда не будет один, поверь на слово. Я, в свое время, полк тараканов убил в столь чудесных стенах! — запротестовал муж.
— Вот именно! Вот именно!
— Мам, не кричи, я всё решил и решения своего менять не стану. К тому же я выписался сегодня из квартиры. И уже отнес документы в институт. Обещали к концу недели дать комнату, — сказал сын.
Это потом, уже спустя много лет, он узнает, что Петр долго говорил с Таней и убедил ее, что сейчас парню нужна была компания. Пусть безбашенная, но такая, чтоб не оставляла его в покое. Уж чего-чего, а покоя в студенческом общежитии днем с огнем не сыщешь, что уж говорить о ночах, когда спит комендант, а сами жильцы лазят за водкой через окно, преодолевая закон гравитации. Мать пыталась воззвать к разуму, но батя настоял на своем.
— Да он там сопьется! — крикнула жена в слезах.
— Попьет — это да! А вот насчет того, чтоб спиться… Тут ты загнула, дорогая. Не такого корня, чтоб так пасть. Гордыня в нем от мамочки, он у нас еще миллионером станет, вот увидишь. Пусть покуролесит. Сейчас нужно обезболивающего хватить через край, а уж потом мы его вновь на рельсы поставим. Там, глядишь, девчонку себе найдет, поостынет, — убеждал Петр. — В квартире он будет один на один со своими мыслями, с болью…
Не стал добавлять, что от боли люди порой находят выход через окно. Но всё это Дима узнал много позже. Когда уже утих первый и даже второй угар боли. Когда его уже терзало чувство вины, и парень зарекался произносить имя… той.
Глава 35.
Дима действительно переехал в общежитие. В комнате жили еще двое парней. Дима даже не обратил внимания ни на обстановку, ни на то, с какой брезгливостью осматривалась мама. Она всё будет порываться продезинфицировать помещение, но Милославский выставит и ее и батю за дверь, сказав, что во всем разберется сам. В этот вечер он впервые напьется, что называется, «вдрыбодан». И будет пить еще и еще, спаивая новым «друзьям» деньги, что успел отложить на свадьбу. В институте станет появляться через день, а то и через два… К счастью, Анна училась на другом факультете, на противоположном конце города. А то, может, и вовсе бы забросил учебу.
Такое поведение отпрыска не минуло очей родителей. Как-то раз в комнату к Диме — парень накануне праздновал свою свободу — заглянул Петр. У Димы была чугунная голова. Ну, во всяком случае, из очень тяжелого материала: она ни в какую не хотела отрываться от подушки. Батя сел к нему на кровать, достал из портфеля бутылку пива и протянул пасынку. Вид запотевшей бутылки вдохновил парня, голова полегчала, а уж содержимое и вовсе показалось целительным снадобьем. Мужик глядел на парня и хотел от души врезать ему хорошую затрещину да сказать, что девки не стоят того, чтоб так губить свою жизнь… Хотел, но не говорил. Не говорил, потому что понимал, что такое состояние пасынка временно, и сам он это скоро поймет.
— Ну, как отдыхается? — спросил батя.
Дима глянул на него мутными глазами, и Петр в который раз напомнил себе, что был прав, когда уговорил жену не ездить с ним.
— Не думаю, что у меня вид отдыхающего, — пробормотал тот в ответ, принимая вертикальное положение.
— Именно на отдыхающего ты и похож. И отдыхаешь ты, судя по виду, уже дней восемь-девять. Что называется, без перерыва на сон и обед, — съязвил Петр.
— Как мама?
— Как и любая нормальная мама в данной ситуации — переживает за великовозрастное чадушко.
Парень скривился и опустил ноги на пол.
— Ой, бать, давай без архаизмов, ладно?
— Ладно, — согласился тот. — Я у тебя вот что спросить хотел. Долго ты еще намерен себя жалеть? Упиваться своей обидой?
— Бать, не начинай! Без тебя паршиво…
— Что тебе паршиво — это и так ясно. По роже видать, уж ты не обессудь. Да только паршиво тебе не от жизни, да уже не от обиды на весь белый свет, а от выпитого вчера. Пили ведь водку, если не ошибаюсь, а запивали пивом, чтоб наверняка пробрало, ага?
Дима бросил на него тяжелый, словно булыжник, взгляд.
— Да не смотри ты на меня так, — усмехнулся уголком рта мужчина, — ты мне ответь: твоя мать для этого всю свою жизнь положила, ради этой козы, на которой ты, слава Богу, не женился?
Дима открыл, было, рот, чтоб ответить. Да не просто, а сказать что-нибудь этакое, чтоб в другой раз отчим не лез, куда его не просили. Но мужчина тихо и спокойно продолжил, а интонация его голоса была такая, что пасынок счел за благо промолчать:
— Ей на тебя плевать! Она уже новое платье заказала, да к свадьбе готовится. О тебе и не вспоминает. А где твоя гордость? Вместо того чтоб трезво идти к своей цели, ты решил всё спустить коту под хвост? Или позабыл, о чем мечтал?
— Нет у меня ничего. Ни гордости, ни мечты. Ты что, не понимаешь, что мне ничего не нужно без нее?
— Ха! Да если она увидит тебя вот такого красавца, то тогда уж точно решит, что правильно поступила. А вот если ты добьешься чего-то в жизни, достигнешь своей цели, несмотря на то, что пережил страшную потерю, вот тогда она поймет, что променяла тебя на хрен собачий. Еще как пожалеет!
— Плевать, что она там подумает, — пробормотал
