В этот же вечер всем Фивам стало известно, что богиня с кошачьей головой явилась людям и услаждала их. Удивительнейшие слухи быстро распространились по городу, но те, кто более не верил в богов, находили другие объяснения этому.
На следующий день принцесса Бакетамон ходила среди мужчин, торгующих на угольном рынке, и вечером тростниковые заросли у реки были черны как сажа и утоптаны.
Жрецы многих маленьких храмов горько сетовали на безбожных угольщиков, которым ничего не стоит выломать камень из стены храма, чтобы расплатиться за свои удовольствия. Угольщики облизывались и хвалились друг перед другом:
— Поистине мы вкусили райское блаженство. Ее губы слаще меда, а ее грудь пылала жаром в наших объятиях. Мы никогда и не думали, что на свете бывает что-нибудь подобное.
Когда в Фивах стало известно, что богиня явилась народу в третий раз, весь город пришел в волнение. Даже почтенные люди оставляли своих жен и шли в таверны, а по ночам брали камни возле строящихся зданий, так что на следующее утро все мужчины в Фивах ходили с рынка на рынок с камнем под мышкой, нетерпеливо ожидая появления богини с кошачьей головой. Жрецы встревожились и послали своих стражников арестовать женщину, по вине которой был нарушен закон и порядок.
В тот день принцесса Бакетамон лежала в золотом дворце, отдыхая от своих трудов. Она улыбалась всем, кто обращался к ней, и была особенно любезна. Придворных очень удивило се поведение, но никому не приходило в голову, что она-то и есть та таинственная женщина, которая явилась народу в Фивах и предавалась любовным утехам с угольщиками и рыбниками.
Принцесса Бакетамон, осмотрев собранные ею камни различных размеров и цветов, призвала в свой сад строителя царских скотных дворов и сказала ему:
— Я собрала эти камни на берегу реки, и они для меня священны. Каждый из них связан с радостными воспоминаниями, и чем больше камень, тем воспоминание приятней. Построй мне дом из этих камней, чтобы у меня была крыша над головой, ибо мой супруг пренебрегает мною, о чем ты, несомненно, уже слышал. Пусть этот дом будет просторным, с высокими стенами, а я наберу еще камней, если тебе нужно.
Главный строитель, человек простой, робко ответил:
— Благородная принцесса Бакетамон, боюсь, что моего умения недостаточно, чтобы построить дом, достойный твоего положения. Все эти камни разных размеров и цветов, и потому подогнать их один к другому — очень трудное дело. Поручи это кому-нибудь из строителей храмов или художнику, ибо боюсь, что у меня не хватит мастерства и это может испортить твой прекрасный замысел.
Но принцесса Бакетамон застенчиво коснулась его костлявого плеча и сказала:
— Я всего лишь бедная женщина, чей муж пренебрегает ею, и я не могу позволить себе нанять известных зодчих. Не могу я предложить и достойных подарков за работу, как бы мне ни хотелось сделать это. Когда дом будет готов, я осмотрю его вместе с тобой, и, если я найду, что он хорошо построен, мы с тобой предадимся там любовным утехам, это я тебе обещаю! Я не могу дать тебе ничего, кроме этой маленькой радости.
Ее речи и красота воспламенили главного строителя, он вспомнил предания, в которых принцессы влюблялись в простолюдинов и предавались с ними любовным утехам. Его страх перед Хоремхебом был велик, но еще сильнее было его желание, а слова Бакетамон чрезвычайно льстили ему. Он начал возводить дом, вкладывая в эту работу все свое умение и мечтая о принцессе. Он воплощал свои мечты в стенах этого дома. Желание и любовь сделали из него великого художника, ибо он видел принцессу Бакетамон каждый день. Его душа пылала, и он трудился, как безумный, не зная отдыха и становясь все бледнее от тяжелого труда и страсти. Из камней самых разных цветов и размеров он строил дом невиданной красоты.
Камни, которые собрала Бакетамон, скоро кончились, и она еще раз ходила в Фивы, где собирала камни на рынках, на улице Рамс и в храмовых садах. В конце концов не осталось ни одного места в Фивах, где бы она не собирала камни.
К этому времени все уже знали о се занятиях, и придворные собрались в саду, чтобы взглянуть украдкой на этот дом. Когда придворные дамы увидели высоту стен и количество камней в них, больших и малых, они с трудом подавили возглас удивления. Но никто ни слова не посмел сказать принцессе, а Эйе, который своей властъю фараона мог бы обуздать се, безумно злорадствовал, ибо знал, что ее поведение сильно досадит Хоремхебу.
Хоремхеб вел войну в Сирии, он отвоевал у хеттов Сидон, Смирну и Библос и отправил в Египет множество рабов и трофеев, а своей жене — множество великолепных подарков. В Фивах все знали, что происходит в золотом дворце, но никто не осмелился рассказать Хоремхебу о поведении его супруги. Его люди, которые были обязаны ему своим высоким положением, закрывали на это глаза, говоря друг другу:
— Это семейное дело, а становиться между мужем и женой — все равно что класть руку между мельничными жерновами.
Вот почему Хоремхеб ничего не знал, и я считаю, что это было на пользу Египту, так как знание, вполне вероятно, отвлекло бы его мысли от военных действий.
5
Я много рассказывал о том, что случилось с другими во время правления Эйе, и мало о себе. Да и не о чем рассказывать. Река моей жизни больше не мчалась стремительно, а снова текла плавно и медленно по неглубокому руслу. Год за годом я жил под крылышком Мути. Мои ноги устали от долгих скитаний по пыльным дорогам, глаза утомились от созерцания мирской суеты, а душа устала от тщеты человеческой. Я заперся в моем доме и перестал принимать больных, делая время от времени исключение лишь для соседей и для очень бедных людей, у которых не был денег платить постоянным врачам. Я вырыл еще один бассейн во дворе и пустил туда золотых рыбок; я просиживал возле него целые дни под моим сикомором. Ослы кричали на улице у моего дома, дети играли в пыли, а я все смотрел на рыбок, которые лениво плавали в прохладной воде. Обгоревший, как сажа, сикомор вновь одевался листвой, и Мути хорошо заботилась обо мне, готовя вкусную еду, и позволяла мне пить в меру, когда мне этого хотелось. Она следила за тем, чтобы я высыпался и не слишком напрягал свои силы.
Но еда потеряла свой вкус и вино не приносило радости. Когда спускалась вечерняя прохлада, вино оживляло передо мной картины моих преступных деяний. Лицо умирающего фараона Эхнатона и молодое лицо принца Шубатту. Мне не хотелось больше лечить людей, ибо мои руки, которые могли бы быть добрыми, были прокляты и приносили смерть. Так что я наблюдал за рыбками в моем бассейне и завидовал им. Их кровь была холодна, и их радости были бесстрастны, и они не были обречены всю жизнь дышать горячим воздухом земли.
И вот, сидя там, в моем саду, я беседовал со своим сердцем и говорил:
— Успокойся, глупое сердце, это не твоя вина. Все вокруг — безумие, добро и зло не имеют никакого смысла; миром правят алчность, ненависть и вожделение. Это не твоя вина, Синухе, ибо человек остается человеком и он никогда не изменится. Напрасны все попытки исправить его войной и нуждой, чумой и пожаром, богами и копьями. Эти испытания ожесточают его до большего одичания, чем у крокодила, и человек бывает хорош только после своей смерти.
Но мое сердце возражало мне:
— Ты можешь сидеть здесь и любоваться своими рыбками, Синухе, но я не дам тебе покоя. Тысячи и тысячи умерли из-за тебя, Синухе. Они умерли от голода, чумы и ран. Они умерли под колесами колесниц и сгинули в походах по пустыне. Из-за тебя дети погибли в утробе матерей, из-за тебя невольников хлестали плетью по согбенным спинам, из-за тебя справедливость попрана несправедливостью, из-за тебя алчность побеждает доброту, а разбойники правят миром. Поистине бессчетное множество людей умерло из-за тебя, Синухе. Все, кто умер, и все, кто сейчас умирают, — твои братья и умирают по твоей вине. Вот почему ты слышишь в своих снах их стенания, Синухе, и их стенания делают твою пищу безвкусной и лишают тебя всякой радости.
Но я ожесточал свой дух и говорил:
— Эти рыбки — мои братья, потому что они не способны произносить пустые речи. Волки пустыни — мои братья и львы пустыни — мои братья, но человек не может быть моим братом, ибо он ведает, что творит.
А мое сердце насмехалось надо мной и говорило:
— Разве человек знает, что творит? Это ты знаешь, ты имеешь познания, и вот потому я заставлю тебя страдать до конца твоих дней, а другие — не ведают. Ты один виноват, Синухе!
Тогда я вскрикнул, разорвал свои одежды и сказал:
— Да будут прокляты мои познания, да будут прокляты мои руки, да будут прокляты мои глаза! Но более всего проклинаю я свое безумное сердце, которое не дает мне покоя, преследуя меня лживыми наветами. Принеси мне весы Озириса, чтобы взвесить мое лживое сердце!
