рада, что уехала, — неожиданно сказала Мидж. — Даже от Люси. Она очень милая, но иногда из-за нее у меня мурашки ползут по спине.
Генриетта напряженно смотрела в маленькое автомобильное зеркало.
— Люси не может не украсить колоратурными пассажами[1118]… даже убийство, — как бы вскользь бросила она.
— Знаешь, я никогда раньше об убийствах не думала.
— С какой стати ты должна была о них думать? Об этом не думают. Это просто слово в кроссворде из восьми букв или приятное развлечение между обложками книги. А в жизни…
Она замолчала.
— Это реально и страшно! — закончила Мидж.
— Тебе нечего бояться, — сказала Генриетта. — Тебя это не касается. Пожалуй, ты единственная из нас, кого это не касается.
— Теперь это не касается никого из нас, — заметила Мидж. — Мы вне подозрений.
— Ты так думаешь? — пробормотала Генриетта.
Она продолжала напряженно смотреть в автомобильное зеркало. Неожиданно она нажала на акселератор, машина увеличила скорость. Генриетта взглянула на спидометр: больше пятидесяти миль, теперь стрелка подходила к шестидесяти.
Мидж сбоку взглянула на Генриетту. Отчаянная езда совсем не в ее манере. Генриетта любит скорость, но извилистая дорога, по которой они ехали, вряд ли оправдывала такой риск. Губы Генриетты искривились в хмурой улыбке.
— Взгляни через плечо, Мидж, — сказала она. — Видишь машину сзади нас?
— Да.
— Это «Вентнор-10».
— В самом деле? — сказала Мидж без всякого интереса.
— Неплохая машина — среди маленьких автомобилей. Берет немного бензина, хороша на дороге, но не быстроходна.
— Да?
«Странно, — подумала Мидж, — до чего Генриетта увлечена машинами, все про них знает».
— Как я сказала, они не быстроходны… А эта машина, Мидж, сохраняет дистанцию, хотя у нас скорость уже больше шестидесяти миль в час.
Мидж с удивлением повернулась к ней:
— Ты хочешь сказать…
Генриетта кивнула:
— Полиция. Я думаю, у них специальные моторы на обычных машинах.
— Ты хочешь сказать, что они продолжают следить за нами?
— Совершенно очевидно.
Мидж вздрогнула.
— Генриетта, ты что-нибудь понимаешь в этой истории со вторым револьвером?
— Нет, но она снимает подозрения с Герды, хотя ничего, кроме этого, не добавляет к расследованию.
— Но если это один из револьверов Генри?..
— Что пока не доказано. Как ты помнишь, револьвера так и не нашли.
— Не нашли. Может быть, это вообще кто-нибудь со стороны. Знаешь, мне бы хотелось, чтобы это была та женщина.
— Вероника Крэй?
— Да.
Генриетта ничего не ответила. Глаза ее были прикованы к полотну дороги.
— Ты думаешь, это возможно? — настаивала Мидж.
— Возможно? Да, возможно, — сказала она задумчиво.
— Значит, ты так не думаешь…
— Бесполезно предполагать что-либо только потому, что тебе так хочется. Хотя это, конечно, идеальное решение… мы все — вне подозрений!
— Мы? Но…
— Мы все замешаны… Даже ты, дорогая, хотя трудно найти мотив, чтобы обвинить тебя в убийстве Джона. Разумеется, я хотела бы, чтоб это была Вероника. Ничто не доставило бы мне большего удовольствия, чем взглянуть на ее «превосходный спектакль», как говорит Люси, на скамье подсудимых!
Мидж бросила на нее быстрый взгляд.
— Скажи, Генриетта, все это сделало тебя мстительной?
— Ты имеешь в виду… — Генриетта на мгновение запнулась, — потому что я любила Джона?
— Да.
Мидж вдруг совершенно неожиданно для себя осознала, что это впервые произнесено вслух. Все знали: и Люси, и Генри, и Мидж, и даже Эдвард, что Генриетта любит Джона Кристоу, но никто никогда в разговоре даже не намекнул на это.
Генриетта, казалось, задумалась.
— Я не могу объяснить тебе, что я чувствую, — сказала она. — Может быть, я и сама не знаю. Давай зайдем ко мне в студию, Мидж, — предложила Генриетта. — Попьем чаю, а потом я отвезу тебя в твою берлогу.
Здесь, в Лондоне, короткий осенний день уже угасал. Они подъехали к дверям студии. Открыв ключом дверь, Генриетта вошла и зажгла свет.
— Холодно, — сказала она. — Надо бы включить газ. О черт! Я ведь хотела купить спички по дороге.
— Может, зажигалкой?
— Моя не годится. Да и все равно трудно зажечь газовую горелку зажигалкой. Ты располагайся поудобнее. На углу нашей улицы стоит слепой старик. Я обычно покупаю у него спички. Через одну-две минуты я вернусь.
Оставшись одна, Мидж стала бродить по студии, разглядывая скульптуры Генриетты. Было как-то жутко в пустой мастерской среди деревянных и бронзовых фигур. Бронзовая голова с высокими скулами в жестяной каске — вероятно, солдат; воздушная конструкция из скрученных алюминиевых лент, сильно заинтриговавшая Мидж; огромная, замершая в неподвижности лягушка из розового гранита. В углу Мидж увидела деревянную, почти в человеческий рост, фигуру. Она пристально ее рассматривала, но тут щелкнул ключ в замке и вошла слегка запыхавшаяся Генриетта.
Мидж обернулась.
— Что это, Генриетта? Просто страшно…
— «Поклонение»… Для международной выставки.
— Даже страшно… — повторила Мидж, все так же пристально глядя на статую.
Опустившись на колени, чтобы зажечь газ в камине, Генриетта сказала через плечо:
— Интересно, что ты так говоришь. Почему ты считаешь, что это страшно?
— Я думаю… потому что нет лица!
— Ты абсолютно права, Мидж.
— Это очень хорошая скульптура, Генриетта.
— Просто отличное грушевое дерево, — небрежно бросила Генриетта.
Она поднялась с колен, бросила свою большую сумку и манто на диван, а несколько коробков спичек — на стол. Мидж поразило выражение лица Генриетты: на нем было внезапное и совершенно необъяснимое возбуждение.
— А теперь — чай! — воскликнула Генриетта, и в ее голосе было то же ликование, которое Мидж заметила на ее лице. Это ликование было почти неуместным, но Мидж забыла об этом, взглянув на коробки спичек на столе.
— Ты помнишь спички, которые Вероника Крэй унесла с собой?
— Когда Люси насильно всучила ей полдюжины коробков? Конечно, помню.
— Интересно, кто-нибудь проверил, были у нее в коттедже спички или нет.
— Я думаю, полицейские проверяли. Они все делают основательно.
Едва заметная улыбка искривила губы Генриетты. Мидж чувствовала себя заинтригованной и почти возмущенной. «Любила ли Генриетта Джона? Способна ли она вообще любить? Конечно, нет!» Мидж почувствовала, как холод отчаяния коснулся ее при мысли, что Эдварду не придется долго ждать.
Как, однако, невеликодушно с ее стороны, что эта мысль не принесла ей душевного спокойствия. Разве она не хочет, чтобы Эдвард был счастлив? Ей он все равно никогда не будет принадлежать, для него она всегда останется «малышкой Мидж». Никогда она не будет для него любимой женщиной. К сожалению, Эдвард относится к числу преданных. Ну что ж, преданные в конце концов получают то, чего хотят.
Эдвард и Генриетта в Эйнсвике… Подходящий конец всей этой истории. Как в сказке: «Они жили долго и счастливо». Мидж представила себе все это очень ярко.
— Не грусти, Мидж, —
