сказала Генриетта, — не позволяй всей этой истории взять над тобой верх! Может, пойдем и вместе пообедаем?
Но Мидж поспешно ответила, что ей пора домой. У нее есть дела… нужно написать письма. Короче говоря, она уйдет, как только допьет чай.
— Хорошо. Я отвезу тебя.
— Я могу взять такси.
— Надо пользоваться машиной, раз уж она есть.
Они вышли на сырой вечерний воздух.
Проезжая конец улицы Мьюз, Генриетта показала на машину, стоявшую у обочины:
— «Вентнор-10». Наша тень. Вот увидишь, она последует за нами.
— Как это чудовищно!
— Ты так думаешь? Мне это безразлично.
Генриетта высадила Мидж у ее дома, вернулась на улицу Мьюз и поставила машину в гараж.
Затем она снова вошла в студию. Несколько минут она стояла, машинально барабаня пальцами по каминной полке. Потом, вздохнув, сказала себе: «Ну что ж — за работу! Не будем терять времени!»
Через полтора часа Генриетта, отступив назад, критически осмотрела свое творение. Глина пристала к щекам, волосы растрепались, но, глядя на модель, укрепленную на стенде, она одобрительно кивнула головой.
Это было грубое подобие лошади. Глина набросана на каркас неровными комками. От такой лошади любого полковника кавалерии хватил бы апоплексический удар, так не похожа она была на живую, из плоти и костей. Пожалуй, это огорчило бы ирландских предков Генриетты… Тем не менее это была лошадь — лошадь… в абстрактном видении.
«Интересно, что подумал бы инспектор Грэйндж, взглянув на мое творение?» Представив себе его лицо, Генриетта слегка улыбнулась.
Глава 24
Эдвард Энкейтлл в нерешительности стоял в водовороте людского потока на Шефтсбери-авеню[1119]. Он собирался с духом, чтобы войти в магазин, на вывеске которого золотыми буквами было написано: «Мадам Элфридж».
Какое-то смутное опасение удерживало его от того, чтобы попросту позвонить Мидж и пригласить ее на ленч. Обрывок телефонного разговора, свидетелем которого он был в «Лощине», взволновал, нет, даже шокировал его. В голосе Мидж была покорность, почти заискивание, которые возмутили его до глубины души.
Мидж — непринужденной, веселой, искренней — такая терпимость была совершенно несвойственна! Подчиняться (а она явно подчинялась) грубости и наглости, доносившимся с другого конца телефонного провода… Здесь что-то не так… все не так! А потом, когда он проявил заботу, она резко и прямо выложила ему неприглядную истину — найти работу нелегко, а чтобы тебя не уволили, требуется нечто более неприятное, чем простое выполнение своих обязанностей.
До сих пор Эдвард принимал как должное тот факт, что теперь работают довольно многие молодые женщины. Он всегда считал, что, раз они работают, значит, сами того хотят, так как это льстит их чувству независимости и делает их жизнь полнее.
Мысль о том, что рабочий день с девяти до шести с одночасовым перерывом на ленч в большинстве случаев лишает девушку отдыха и удовольствий, которыми пользуются представители имущего класса, просто не приходила ему в голову. Новым и неприятным открытием было то, что Мидж могла, например, заглянуть в картинную галерею не иначе, как пожертвовав своим ленчем; не могла пойти на полуденный концерт; поехать в погожий летний день за город; не спеша пообедать в дальнем ресторане. Вместо этого она должна была отложить поездки за город на субботу и воскресенье, а в перерыв наспех перекусить в переполненном кафе или закусочной. Ему нравилась Мидж. Малышка Мидж… Он всегда так ее называл. Девочкой она появлялась в Эйнсвике по праздникам, вначале всегда робела и только молча на всех смотрела широко раскрытыми глазами, но, немного освоившись, становилась жизнерадостной и естественной.
Склонность жить исключительно прошлым, воспринимая настоящее с опаской, как нечто неиспробованное, помешала Эдварду вовремя увидеть в Мидж взрослого человека, который сам зарабатывает себе на жизнь.
В тот вечер в «Лощине», когда он, весь похолодевший после гнетущего столкновения с Генриеттой, вошел в дом и увидел, как Мидж, став на колени, разжигает огонь в камине, он впервые почувствовал, что перед ним не влюбленный ребенок, а женщина. Это было как крушение мечты… на какое-то мгновение он почувствовал, что потерял что-то очень важное… какую-то драгоценную часть Эйнсвика. И под влиянием внезапного порыва он сказал тогда: «Мне хотелось бы чаще видеть вас, дорогая Мидж».
Тот лунный свет, и слова Генриетты… он почувствовал, что она совсем не похожа на женщину, которую он так долго любил, и тогда он ощутил страх. И позже, войдя в дом, он снова почувствовал, что его привычные представления о жизни рушатся. Малышка Мидж, которая тоже была частью Эйнсвика, оказывается, превратилась в независимую взрослую женщину с грустными глазами, и этой женщины он не знал.
С тех пор Эдвард не находил себе места, упрекая себя в равнодушии, в том, что ни разу не удосужился узнать, как ей живется. Мысль о магазине мадам Элфридж все больше беспокоила его, и он решил наконец посмотреть, что собой представляет этот, столь мало подходящий для Мидж, магазин.
Эдвард с подозрительностью смотрел на выставленные в витрине магазина короткое черное платье с узким золотым поясом, щегольской костюм с блузкой и вечернее платье из безвкусных цветных кружев. Эдвард мало что смыслил в дамской одежде, однако почувствовал, что все выставленное довольно вульгарно. «Нет, — подумал он, — это место не для Мидж. Кто-нибудь… может, Люси Энкейтлл… должен что-то предпринять».
С трудом поборов смущение, Эдвард распрямил свои несколько сутулые плечи и вошел. И сразу же был буквально парализован открывшейся его глазам сценой. Две кокетливые блондинки с резкими голосами выбирали платья, им помогала смуглая продавщица. В глубине салона невысокая женщина с крашенными хной волосами, толстым носом и неприятным голосом препиралась с совершенно сбитой с толку дородной клиенткой по поводу переделок в вечернем платье. Из соседней кабинки послышался резкий женский голос:
— Безобразно… просто безобразно… неужели вы не можете принести мне что-нибудь приличное!
И тут Эдвард услышал приглушенный голос Мидж, почтительный, убеждающий:
— Платье винного цвета действительно изящно. И я думаю, этот фасон вам подойдет. Если вы только его примерите…
— Я не желаю тратить время на заведомо негодные вещи! Вы все поняли? Я уже вам говорила, что не хочу ничего красного. Если бы вы слушали, что вам говорят…
Лицо Эдварда залила краска. Он надеялся, что Мидж швырнет платье прямо в лицо этой отвратительной женщине. Вместо этого она тихо сказала:
— Хорошо, я посмотрю еще. А вон то зеленое или это персиковое? Не хотите?
— Отвратительно… просто отвратительно! Я ничего больше не стану смотреть. Напрасная трата времени…
Мадам Элфридж, оторвавшись от дородной клиентки, подошла к Эдварду и вопросительно на
