— Без музыки что за пляска? Так, суп без мяса. Есть можно, а вкуса нету.
И, пройдя сквозь безмолвно расступившуюся толпу, скрылся за углом лавки.
— Н-ну, сволота! — восхищённо сказал Кафтанов.
Через полгода он взял Кружилина приказчиком в лавку, перед которой плясал Поликарп, потом перевёл его в Шантару, положил высокий оклад, намного выше, чем остальным приказчикам, и это никого не удивило. Не удивляло и то, что он сделал потом молодого парня «смотрителем» своей заимки. И когда началась война, многие говорили:
— Кого-кого, а Поликашку, любимца своего, откупит Кафтанов от фронта.
— Как же… Пса из него растит. И вырастит…
И потому несказанно изумились люди, когда Поликарпа Кружилина взяли на войну вместе с другими.
Но, в отличие от других, по нём никто не плакал. Попрощаться с матерью он приехал в Михайловку не один, а с дочкой шантарского учителя Куличенко. Звали её Анастасия, она была очень тоненькая, хрупкая, с большими, по целому пятаку, глазами, с тяжёлой, длинной косой.
— Вот, мамаша, это Тося, — сказал он матери. — Ежели вернусь живым, мы с ней сразу и обвенчаемся. Родители у неё хорошие, они тоже согласные. А Тося меня будет ждать. Будешь?
— Я тебя, Поликарп, до старости буду ждать, — сказала девушка глуховато, на большие глаза её навернулись слёзы.
— Ну! — помрачнел Поликарп. — Без этого… Договорились же.
Вечером того же дня Кружилин с дочерью учителя Куличенко из Михайловки и уехали, а теперь Арина ходит к ней в Шантару читать письма от сына.
Но вот с полгода уже перестал писать и Поликарп. Арина чуть не каждую неделю ходила в Шантару, но возвращалась оттуда мрачная, почерневшая. Видно, не было писем от Поликарпа и большеглазой дочери учителя Куличенко.
И вдруг Поликарп сам объявился в Михайловке.
Он приехал после полудня с попутной подводой — худущий, коротко остриженный, в длинной солдатской шинели с обрямканными краями, с забинтованной до локтя левой рукой, подвешенной к шее на цветастом платке. Платок, видать, был её, Анастасии Куличенко, и сама она приехала с Поликарпом, помогла ему слезть с телеги, а потом метнулась навстречу Арине Кружилиной. Старуха бежала от дома запинаясь, ноги её не держали, она готова была рухнуть на землю, но Анастасия подхватила её.
— Сынок! Сынок… Приехал… — бормотала Арина.
— Приехал, мама! Приехал он… Ничего, рука несильно повреждена, выздоровеет! — прокричала ей сквозь радостные слёзы девушка.
Через полчаса тесная избёнка Кружилиных была битком набита людьми. Старики чинно сидели по лавкам, ребятишки и бабы трудились у дверей, а с улицы всё тискался и тискался народ — шутка ли, первый фронтовик объявился в Михайловке! Входили, крестились на закопчённую иконку в углу, здоровались, со страхом и любопытством глядели на Поликарпа…
* * * *
Приехав по вызову Демьяна Инютина из тайги, пропарив заросшее грязью тело, Фёдор, придя в полночь из бани, выпил чуть не бутылку самогонки, лёг и проспал на следующий день до обеда.
Встав, он допил вчерашнюю бутылку, подошёл к окну и увидел в конце улицы Анну Кафтанову. Анна держала за руку трёхлетнего Макарку. Мальчишка капризничал, хныкал, девушка останавливалась, что-то говорила ему.
Пощипывая кончик жиденького уса, Фёдор глядел на приближающуюся Анну, вспомнил, что когда-то, давным-давно, во время службы «смотрителем» на Огнёвской заимке, начинали вроде бродить в голове его неясные мысли: взял бы Михаил Лукич Кафтанов да и женил его, Фёдора, на Анне. Потом, после истории с Антоном, мысли эти растаяли как дым и никогда не возвращались, не тревожили его, тем более что Анна обещала вырасти в нескладную, плоскогрудую бабу. «Вот уж верно, не в коня корм бывает, — насмешливо думал Фёдор, встречаясь случайно с ней. — Заместо дощатых дверок в плетень её можно приладить».
В последние годы Фёдор обратил внимание на дружбу брата своего Ивана с Анной, подсмеивался иногда:
— Кавалеры, говорят, объявились в деревне — ты да Кирька Инютин, а? Тот тоже, как петушишко, всё вокруг Анфиски скачет.
Иван наливался краской, отмахивался:
— Иди ты… Мелешь чего зря.
Но когда Кафтанов взял Ивана в конюхи, поселилась в душе у Фёдора тревога какая-то, почувствовал он раздражение на самого себя. И помимо воли, помимо желания всплывали иногда мысли: «Не может быть, чтоб между Анной и Ванькой что-то… А всё ж таки, чего не бывает? Кафтанов сумасбродный. И вдруг да… Анна — доска доской, да с лица воду не пить. У Кафтанова самого жена была жердь сухостойная, да он не страдал от того… Наломал я дров с этим проклятым Антоном, чёрт его принёс тогда на заимку…»
И нынешней весной решил вдруг Фёдор: «Надо будет попытаться с Анной. Если выйдет что, Кафтанов хоть локти до крови обгрызёт себе с досады, а куда денется? А не выйдет — хоть ославлю… Не забыл я, гад такой, как за шею меня схватил тогда… И никогда не забуду».
Решение насчёт Анны созрело у Фёдора не вдруг и не на пустом месте, как говорится. Вырос он парнем ладным, красивым и знал это. Давно уже деревенские девки поглядывали на него испуганно-любопытно. И дочка Кафтанова, подрастая, начала покидывать на него такие же любопытно-застенчивые взгляды. Он тотчас отметил это и при случайных встречах прищуривал глаза, оглядывал её молча с головы до ног. Анна спешила уйти с его глаз.
Вспоминая всё это, Фёдор смотрел на приближающуюся Анну. Затем поднялся, вышел на крыльцо, стал возле стенки, в тени, так, чтобы Анна не сразу увидела его. Она шла по деревенской улице медленно, время от времени бросая на домишко Савельевых нечаянные взгляды. «Ваньку выглядывает?» — неприятно кольнуло Фёдора.
— Ванька с утра в тайгу уехал, — произнёс он, выйдя из тени.
Анна, увидев Фёдора, прижала острые локотки к груди, брови её изогнулись. Она постояла неподвижно, сурово глядя на Фёдора.
— А ты, Анна, не шибко-то сохни по нём, — сказал Фёдор со смешком. — Я ведь тоже всё время думал про тебя в тайге… Как мы тебя с братом делить будем?
Руки её упали вдоль тела, она как-то странно, торопливо выдохнула из себя воздух, будто всхлипнула, схватила на руки Макарку, побежала в переулок.
Бежала она быстро, не оглядываясь, длинная юбка зелёным пламенем хлесталась и хлопала вокруг её ног.
Проводив её взглядом, Фёдор стал соображать, где бы и как встретиться ему с Анной один на один.
Вечером он, шагая к дому старосты, услышал вдруг:
— Фёдор Савельев, никак?!
Сбоку за невысокой жердяной изгородью стоял Поликарп Кружилин. Фёдор знал от матери, что Поликарп на днях объявился с войны, но в первые секунды не узнал его. Буйные чёрные волосы были сострижены, глаза запали, скулы сильно выпирали. Ростом он был не очень высок, но сейчас, высохший, похудевший, в блёкло-зелёной солдатской рубахе, казался длинным, чужим, незнакомым.
Поликарп глядел на Фёдора безотрывно. И Фёдор вспомнил почему-то давние слова Кафтанова: «Поликашка Кружилин — тот крепкий на банный жар… Жалко и прогонять было отсюда, да в глазах его резь какая-то появляться начала. Так ничего-ничего, да иной раз как глянет — будто надвое перережет, сволочуга…» Вспомнил ясно и отчётливо, точно сказаны они были вчера только. И вдруг показалось Фёдору, будто он тоже чувствует эту резь. И ещё почудилось, что Поликарп напоминает кого-то этим своим пристальным, глубоко проникающим взглядом. Подумал и догадался — старшего брата Антона напоминает.
— Заходи, Фёдор. — Поликарп распахнул воротца.
Фёдор прошёл в глубь усадьбы. Под старой берёзой стоял стол. На столе зелёным боком поблёскивал самовар, большеглазая девушка с длинной косой убирала чайную посуду.
— Это Федька Савельев, Тося, — сказал Поликарп девушке. — Тоже на Кафтанова всю жизнь спину гнёт. Кто сейчас у него в «смотрителях»-то на заимке?
— Не знаю. Я с тайги только вчера приехал.
Девушка улыбнулась Фёдору, унесла самовар.
— Ну, и как вы там, в тайге?
— Ничего, робим.
— Мужички-то что?
— А что?
— О чём думают-размышляют?
— Откуда я знаю, об чём? Харчи ежели плохие, матерятся почём зря. Кафтанова костерят. Да какие мужики? Старичьё да бабы.
— Об войне что думают?
— Да что? Ничего. У кого взяли на войну мужиков, ревели часто сперва. Потом, давно уже, перестали. Сейчас молятся только.
— И всё?
— А что ещё?
Поликарп помолчал, задумчиво глядя в сторону. И всё колотил пальцами по столешнице.
— Да-а, Федьша… Вот и я гляжу — идёт тут жизнь, как стоячее болото. Хорошо-о тут Кафтанову.
— Ему везде неплохо. С деньгами-то.
— Да? — Поликарп быстро кинул глаза на Фёдора. — Это как сказать…
Фёдор хотел спросить, почему это Кафтанову плохо было бы в другом месте, но не осмелился.
— Про Антона, брательника старшего, ничего не слыхать? — спросил Поликарп.
