черты всех, кого знал, кто мужественно делил трудности борьбы. Впрочем, он даст ему фамилию Кожухов. Андрей Кожухов.
...Легли на бумаге первые строки, первый раздел:
«Елена наскоро окончила свой скромный обед в маленьком женевском ресторане — излюбленном сборном пункте русских эмигрантов — и отказалась от кофе. Она обыкновенно позволяла себе эту роскошь с тех пор, как ей посчастливилось раздобыть урок русского языка, но сегодня она торопилась...»
Он начнет свое повествование как раз отсюда, из Женевы, где Андрей уже несколько лет тоскует, ждет не дождется вызова петербургских товарищей. Так было с ним, когда по требованию друзей должен был покинуть родину, бежать от преследований, так было (могло быть!) с многими другими.
С каким нетерпением ждет Андрей вызова!
С каким нетерпением ждал вызова он сам...
Писалось легко, события развивались стремительно, неудержимо, захватывающе. Первая глава — «Наконец!» — в которой Андрей получает вызов, вылилась сразу, на одном дыхании, он даже не перечитывал ее, а тут же перешел к следующей.
Единственное, что тревожило, — язык. Так хотелось сделать книгу на русском языке, но напечатать ее здесь в настоящее время не удалось бы, поэтому надо писать по-английски. За эти несколько лет Сергей овладел языком полностью — и Эвелинги, и Пирсон, и другие восхищены его успехами в лингвистике. К тому же Пиз (да и Вестолл) охотно помогают, правят, хотя и говорят, что править почти не приходится.
Злой рок. Мало того, что он все время в бегах, ходит по краю пропасти, но еще и лишен самого дорогого — родного языка, на чужом вынужден писать третью книгу. На своем же пишутся нечастые шифрованные корреспонденции да кое-какие заметки.
В разгар работы произошла смена жилья. Как только появилась возможность снять за сходную цену особнячок на Гроув Гарденс, в северо-западном предместье Лондона, Степняки долго не думали. Но дом требовал ремонта. Надо было налаживать работу водопровода и канализации, газ, отопление... Несколько дней Сергей Михайлович, отложив рукопись и засучив рукава, приводил все в порядок. Удивительно! Занимаясь этим, он чувствовал какое-то облегчение, будто силы, копившиеся в нем долгие годы, нашли наконец естественный выход и, расходуясь, уступали место новым, более свежим.
— Еще одно свидетельство того, что человек должен работать физически, — делился с Фанни. — Ничто так не вдохновляет, не оздоровляет, как нормальный мускульный труд.
Сергей Михайлович раздобыл инструмент, пилил, гнул трубы, собирал их, ремонтировал пол, окна, расчищал дорожки в небольшом дворике и в саду. Его вдруг увлекла эта простая работа, и он охотно отдался ей. Ни за что другое не брался — с утра до вечера возился с металлом, деревом, копался в земле.
В один из дней сколотил будку. Простую собачью будку.
— А это еще что? — удивилась Фанни.
— Разве не ясно? — спокойно отвечал. — Заведем собаку. — И добавил: — Старею, Фаничка. Тянет на покой. Почему-то захотелось приобрести собаку.
— Мало тебе хлопот! — смеялась Фанни.
— Это, видимо, отзывается во мне детство. Маленьким я очень любил собак. И природу. Городская ограниченность меня не влечет. Припоминаешь, как в Женеве я рвался в горы, в леса?
— Выдумываешь бог знает что.
— Вот увидишь — такого заведем пса! Выдрессируем... Человек должен общаться с природой, с миром животных.
— Ну, общайся, общайся. Книга лежит, столько заказов из газет, а он — общение с природой.
— И это не уйдет, милая, — успокаивал ее Сергей и, заросший, бородатый, таскал камни, разбивал цветники, строил.
Откуда бралось умение, хватка во всем! Как будто никогда, разве что во время хождений по селам, не занимался этим, а поглядишь — и то получается, и другое.
Неожиданно обратились «Таймс» и «Фортнайтли». Оба издания вдруг заинтересовались положением крестьянства в далекой восточной империи и просили написать для них несколько — по своему усмотрению — статей. Заказ был не из легких. Если в нигилизме он чувствовал себя как в родной стихии, изучил многие материалы, вжился в них, то крестьянство было белым пятном в его познаниях. Он мог говорить о крестьянстве вообще, мог даже основываться на некоторых фактах, попутно изученных при работе над книгами и документами на другие темы, но к обстоятельным трудам по этому вопросу Кравчинский был не готов. И все же отказываться не стал — очень заманчивой была возможность вскрыть еще одну сторону страшной российской действительности.
— Вот и закончилось мое единение с природой, — смеясь, говорил Фанни, — напрасно ты укоряла меня. Теперь снова засяду на целые месяцы.
— Разве я тебе худшего желаю? — укоризненно говорила жена. — Откажись. Деньги, слава богу, есть, на какое-то время хватит.
— Я еще никогда не пасовал перед трудностями. И не подводил своих заказчиков. К тому же «Фортнайтли» очень популярное, авторитетное издание, и пренебрегать им не стоит.
Снова потянулись долгие сидения в библиотеке. Предупредительный Ричард Гарнет, хранитель фондов, с которым наладились приятельские отношения, выкладывал горы материалов — исследований, статистических сборников, записок, которые необходимо было перечитать, просмотреть, по зернышку выбрать необходимые цифры, свидетельства, факты. Чем больше углублялся в работу, тем разительнее вызревала картина нищенского существования крестьянства, которое и после раскрепощения оказалось чуть ли не в худшей кабале, чем прежде.
«Емельян Жданов имеет семью 10 душ при 1 работоспособном. Имущество у него: коров нет, лошадей нет, изба старая, негде жить. Источники существования: попрошайничает. Для выплаты податей продал последнюю лошадь».
«Евстегней Усков... Последний овсяной хлеб доедают. На выплату податей продал свинью...»
Это не разговоры, не вымысел, а данные земства Орловской волости, Вятской губернии, опубликованные земством в «Записках» за 1875 год.
Нет оправдания правительству, неспособному обеспечить народ куском насущного. Такая власть должна исчезнуть! Она не имеет морального права диктовать, требовать, добиваться осуществления собственных законов.
Российская империя с ее пространствами может прокормить не 100 миллионов — полмира. А она сама нищает, время от времени ввергает народ в пасть голодной смерти.
Позор! И он будет об этом писать, будет кричать во весь голос, — пусть слушают, пусть знают, что пока не вернут народу его собственность, его землю, порядка не будет. Будет бесхлебье, мор, земля будет яловеть, не сможет давать и половины того, что должна давать.
Эдуарду Пизу, в Ньюкасл, 20 сентября 1886 г.
«...Мне придется
