– Ты очень хорошо выглядишь, – отозвалась она. – Надеюсь, сегодня отец не доставит нам хлопот. Когда я выставлю заливное, сделай вид, что не заметила там чеснока. Ты же знаешь, как к этому относится отец. Если, конечно, мистер Галбрайт сдержит свое обещание и привезет чеснок…
Том – человек слова. Он приехал со своим другом на какой-то экзотической, как я поняла, спортивной марки машине в двенадцать часов пять минут. Они приехали с парома из Сант-Мало рано утром и привезли фрукты из Франции, которые нельзя было приобрести в Керрите, бутылку шампанского, несколько сортов молодого вина, гроздья винограда, связки розового чеснока, пучки острого пахнущего чабреца, ароматного розмарина и майорана, пакет кофе в зернах и в изысканной коробке, перевязанной ленточкой, домашней выпечки бисквитное печенье в виде пальмовых листьев.
Роза тотчас, как только корзина с подарками оказалась на кухне, занялась приправами. А я, с удивлением окинув взглядом щедрые дары, перевела взгляд на Тома.
За две недели пребывания во Франции он совершенно преобразился: загорел, стал улыбчивым, и я сразу почувствовала, насколько теперь с ним легче и проще общаться. А его друг? Я ожидала увидеть ученого сухаря, опечаленного вдовца, но Николас Осмонд оказался, быть может, самым красивым мужчиной, какого я когда-либо видела в своей жизни и какого я вряд ли еще увижу: золотистого цвета волосы, золотистая кожа и сапфирового цвета глаза. Когда он стоял на одном месте, что случалось довольно редко, слегка изогнувшись и упираясь рукой в бедро, то в памяти сразу всплывали картины художников эпохи Возрождения. Ему не место было на нашей кухне. Он должен был идти с лилией в руках к Деве Марии.
Даже Роза дрогнула, когда их знакомили. Она выглядела несколько ошеломленной и быстро отвернулась, делая вид, что нужно как можно быстрее заняться приношениями, что куда уложить: на лед, в пергамент или в солому.
– Можно мы откроем шампанское, мисс Джулиан? – спросил Осмонд, озарив комнату улыбкой. – Оно еще не успело нагреться, один из официантов на пароме дал нам свежий лед этим утром. Отпразднуем нашу встречу. Какой чудесный дом! Что за дивный день! Мисс Джулиан – нет, я не могу к вам так обращаться. Можно я буду называть вас просто Элли? Элли, а где ваш отец? Как он? Я так давно хотел встретиться с ним. Том мне столько рассказывал про полковника Джулиана. У меня такое впечатление, будто мы знакомы…
Я знала, где мой отец. Он прятался в кабинете. Я привела его вниз.
– Рад снова видеть вас, Том, – сказал отец, пожимая ему руку.
А потом его познакомили с залетевшим к нам по ошибке ангелом. Я видела, что отец делает над собой усилия, чтобы не поддаться его обаянию. Я видела, как его взгляд остановился на золотистых волосах, которые завивались крупными волнами и доходили почти до плеч. Я видела, как взгляд холодных глаз остановился на расстегнутой на груди рубашке без галстука. Его собственные рубашка и костюм были застегнуты на все пуговицы.
Но ледяные кристаллы таяли под флюидами, распространяемыми Осмондом на всех присутствующих.
– Наконец-то мы встретились, полковник Джулиан. Том мне столько рассказывал о вас, – начал Осмонд и тут увидел Баркера. – Какой великолепный пес! Мне нравятся такие собаки. Помесь с ньюфаундлендом? В детстве у меня был такой же – очень умные псы, мы везде ходили с ним вместе. Это Баркер, так ведь? Нет, старина, не вставай!
И Баркер, который всегда сторонился незнакомцев, поднялся на свои истерзанные артритом лапы. Осмонд подошел к псу и подал ему руку. Баркер обнюхал ее, посмотрел на Осмонда и лизнул его ладонь. И Осмонд, встав на колени, потрепал огромную голову Баркера. Я посмотрела на отца. Льдинки в его глазах растаяли, и он широко улыбнулся. «Ангел, – сказала я себе, – покорил и его».
Это был удивительный ленч. Вспоминая теперь о нем, я почти не могу привести подробностей и, конечно, не могу припомнить ничего, что бы тогда подсказывало, насколько круто вскоре переменится моя жизнь.
Перед тем как мы сели за стол, Том отвел меня в сторону, взял за руку и без свойственного ему стеснения и замешательства рассказал, что он решил сделать с кольцом Ребекки – оставить его там, где оно должно быть.
– Не поедешь ли со мной и Николасом после обеда в Мэндерли? – предложил он. Ему хотелось поговорить со мной там.
– Я так рад снова видеть тебя, Элли, – сказал Том, обнимая меня за плечи. – Нам столько надо наверстать…
Действительно, мы уже столько упустили. И ожидание предстоящего разговора добавило новых красок к и без того нарядному столу. Сколько же длился этот ленч? Наверное, часа два. Но они прошли в каком-то золотом тумане, и мы совершенно не замечали времени.
Я вижу, как сейчас, отца, который сидел между Розой и Осмондом. И я вижу себя между Томом и Фрэнсисом, который приехал чуть позже, когда закончил прием в амбулатории. И помню, что мы подавали к столу: Роза прекрасная кулинарка, и на этот раз она тоже была на высоте. Окрошку, заливное из рыбы – свежих лососей, пойманных утром. Отец ел заливное, не выразив недовольства, даже не обратив внимания, что оно заправлено чесноком. Помню клубнику, бисквитное печенье в виде пальмовых листьев и крепкий ароматный кофе. И вино, которое пахло летом, и тень от дерева, которая покачивалась над белой скатертью. А еще я чувствовала что-то неуловимое, и оно называлось счастьем.
За этим ленчем я поняла, какой это великий дар – обаяние. Когда люди говорили про Ребекку, они пытались объяснить природу ее магического воздействия на окружающих, но я с трудом понимала их. Сегодня я ощутила силу обаяния личности на себе. Я бы и представить не могла, что это такое, насколько мощным, неотразимым притяжением оно обладает и какое это редкое качество, если бы не встретилась с Николасом Осмондом.
Обычно при слове «обаяние» возникает впечатление чего-то искусственного – своего рода манипулирования людьми. Но истинное обаяние – это дар богов. Оно всегда, в любую минуту, в любую секунду остается очень естественным. И в чем-то сродни магии, устоять против него невозможно.
Николас Осмонд – как и Ребекка – не прилагал ни малейшего усилия, чтобы очаровать окружающих, но от него исходила какая-то живительная энергия, которая заражала всех вокруг. И, глядя на Николаса, – а не смотреть на него было невозможно (наверное, точно так же от Ребекки было невозможно отвести глаз), – ты видишь, как все вокруг меняется. Обыденное превращается в необыкновенное, свет становится кристально ясным, словно на нас струится какой-то дополнительный отблеск, преображавший все вокруг. И у меня возникло ничем не объяснимое ощущение, что Ребекка смотрит на нас.
