Она вытащила платок из кармана платья и медленно и задумчиво утерла слезы.
— В конце концов осталась только я одна, без денег, без ничего. И каждый раз, когда подходило время уплаты налогов, они урезали участок еще чуть-чуть, и я приходила на полоску земли, которая уже не принадлежала мне, и плакала так, как я плачу сейчас. Каждый год земля шла на уплату налогов — вот как все это случилось. Удар слева, удар справа. То, что осталось, я сдала в аренду, но арендной платы никогда не хватало на то, чтобы уплатить эти проклятые налоги. Когда мне исполнилось сто лет, они отменили их на вечные времена. Конечно, они освободили меня от налогов, только когда забрали у меня все, кроме этого клочка земли. Очень щедрый подарок, не правда ли?
Он слегка сжал ее руку и посмотрел на нее.
— Ой, Ник, — сказала Матушка Абагейл, — я давно уже ненавижу Бога. Каждый, кто любит Его, чувствует к Нему ненависть, потому что он суров и пристрастен, и в этом мире он неохотно платит за любовь, в то время как злые люди разъезжают по дорогам на «Кадиллаках». Даже радость служить Ему — это горькая радость. Я исполняю Его волю, но моя человеческая природа прокляла Его в своем сердце. «Эбби, — говорит мне Господь, — через много-много лет тебя ждет одно дело. Поэтому Я сделаю так, что ты будешь жить и жить до тех пор, пока от тебя не останутся кожа да кости. Я сделаю так, что ты увидишь, как умрут один за другим твои дети, а ты будешь продолжать ступать по земле. Я сделаю так, что ты увидишь, как земля твоего отца убывает акр за акром. А в конце в награду за это ты отправишься вместе с незнакомцами, оставив все то, что ты любишь, и умрешь в незнакомой стране, так и не доведя свое дело до конца. Такова Моя воля», — говорит Он, и я отвечаю: «Да, Господи. Я все сделаю», и в сердце своем я проклинаю Его и спрашиваю: «Почему? Почему? Почему?» А в ответ слышу только одно: «Где ты была, когда я сотворил мир?»
Теперь ее слезы лились горьким потоком, стекали по ее щекам и капали на лиф платья. Ник удивился, откуда столько слез в такой старой женщине, которая казалась сухой, как щепка.
— Помоги мне, Ник, — сказала она. — Я просто хочу выполнить Его волю.
Ник крепко сжал ее руки. Позади них Джина расхохоталась и подняла одну из моделек вверх, так что она засверкала в лучах солнца.
Дик и Ральф вернулись в полдень. Дик сидел за рулем нового фургона марки «Додж», а Ральф вел оранжевый грузовик дорожной службы, у которого спереди было приспособление для расчистки улиц, а сзади — стрела с крюком. Том величественно помахивал рукой, стоя на грузовике. Они въехали во двор, и Дик выбрался из фургона.
— Там в грузовике чертовски симпатичный передатчик, — сказал он Нику. — Сорок каналов. Мне кажется, Ральф в него влюбился.
Ник усмехнулся. Подошли женщины и стали смотреть на машины. Абагейл с одобрением отметила, как Ральф заботливо помог Джуне подняться в кабину, чтобы она могла взглянуть на радио. Бедра у женщины широкие, и между ними получится удобная дверца.
— Ну и когда же мы поедем? — спросил Ральф.
«Как только поедим, — нацарапал Ник. — Ты испробовал радио?»
— Да, — ответил Ральф. — Оно было включено на обратной дороге. Ужасные помехи. Но знаешь, клянусь, я что-то услышал. Очень далеко. Может быть, это вообще были не голоса. Но честно говоря, Ники, я не стал бы обращать на это внимания. Это как сны.
К часу дня, съев ленч и погрузив все необходимые вещи в фургон, они отправились в путь. Абагейл не плакала. С плачем было покончено. Она исполняла волю Господа, но вспомнив о красном Глазе, раскрывшемся в сердце ночи, она снова почувствовала страх.
Глава 43
Был поздний вечер двадцать седьмого июня. Они разбили лагерь в местечке, которое, судя по вылинявшему указателю, называлось Канкл Ферграундз. Сам Канкл, штат Огайо, был к югу от них. Там был пожар, и большая часть города сгорела. Стью сказал, что, наверное, пожар начался из-за молнии. Гарольд, как всегда, стал с ним спорить. В эти дни, если Стью Редман говорил, что пожарные машины — красные, то Гарольд Лаудер предъявлял факты и цифры, свидетельствующие в пользу того, что большинство из них покрашено в зеленый цвет.
Она вздохнула и перевернулась на другой бок. Никак не могла заснуть, потому что боялась сна.
Слева от нее стояли в ряд шесть мотоциклов. В двадцати шагах от нее крепко спали в своих мешках все остальные. Гарольд, Стью, Глен Бэйтмен, Марк Брэддок, Перион МакКарти. Прими снотворное и СПИИИ…
Каждый из них на ночь принимал по полтаблетки веронала. Это была идея Стью. Он отвел Гарольда в сторону и посоветовался с ним, прежде чем сообщить о ней всем остальным, потому что лучший способ польстить Гарольду — это с серьезным видом осведомиться о его мнении. Гарольд много знал. И это было хорошо, но в то же время и плохо. Они словно путешествовали в обществе третьесортного божка, более или менее всезнающего, но эмоционально неустойчивого и готового взорваться в любую секунду. В Олбени, где они встретили Марка и Перион, он добыл себе еще один револьвер. Ей было жаль Гарольда, но она начала испытывать страх. Она стала задумываться о том, не чокнется ли он в одну ночь и не начнет ли палить из обоих своих револьверов. Она часто ловила себя на воспоминании о том дне, когда она обнаружила Гарольда на заднем дворе, где он стриг лужайку в одних плавках и плакал.
Она легко могла себе представить, как Стью сказал ему об этом, очень тихо, почти конспиративно: «Гарольд, сны представляют для нас серьезную проблему. У меня есть идея, но я не знаю точно, как ее осуществить… слабое успокоительное… но надо выбрать правильную дозу. Немного переборщить — и никто не проснется в случае опасности. Что бы ты предложил?»
Фрэнни каждый вечер брала себе полтаблетки, но не принимала ее. Она не знала, может ли веронал повредить ребенку, но лучше было не рисковать. Говорят, что даже аспирин может разрушить хромосомную цепочку. Так что ей приходилось мучиться от снов — мучиться, это подходящее слово. Один из них снился ей чаще прочих, и даже если другие сны в чем-то от него отличались, рано или поздно они плавно в него переходили. Она была у себя дома в Оганквите, и за ней гнался темный человек. Туда и обратно по темным коридорам, через гостиную ее матери, где продолжали тикать дедушкины часы… Она знала, что могла бы убежать от него, если бы ей не надо было тащить за собой тело. Это было тело ее отца, завернутое в простыню, и если она бросит его, то темный человек что-то сделает с ним, осквернит его каким-то ужасным способом. Она бежала, чувствуя, что он догоняет ее, и наконец его горячая, отвратительная рука падала ей на плечо. Тело ее ослабевало, словно из него вынули все кости, и труп отца выскользал у нее из рук, и она поворачивалась, уже готовая сказать: «Возьмите его, делайте с ним, что хотите, мне все равно, только не преследуйте меня больше».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
