Но исламский террор был недалеко. Аятолла Санеи из фонда «15 хордада» повысил вознаграждение за его убийство, учтя возможные «издержки». (Сохраняйте чеки, господа убийцы, вам возместят расходы на бизнес-ланчи!) Троих иранцев выдворили из Соединенного Королевства за то, что они замышляли расправу с ним: двоих сотрудников посольства — Мехди Сайеса Садегхи и Махмуда Мехди Солтани — и «студента» Гассема Вакшитеха. В Иране меджлис — якобы «умеренный» меджлис, избранный на недавних всеобщих выборах! — на правил президенту Рафсанджани «обращение» с предложением подтвердить фетву, и близкий к Рафсанджани аятолла Джаннати ответил, что «пришло время убить негодяя Рушди».
Он поехал в южный Лондон поиграть с художником Томом Филлипсом в настольный теннис в его мастерской. Это выглядело правильным поступком. Том ранее начал писать его портрет — он сказал Тому, что выглядит на нем слишком уж мрачным, но Том не согласился: «Мрачным? Ты что? Я называю этого персонажа мистер Живчик», — и теперь он позировал два часа, а потом проиграл художнику в пинг-понг. Ему не понравилось проигрывать в пинг-понг.
В тот день фонд «15 хордада» заявил, что вскоре начнет посылать в Соединенное Королевство группы убийц, чтобы привести фетву в исполнение. Проиграть в пинг-понг — приятного мало, но главное было — не проиграть битву за свой рассудок.
Зафар в последний раз вышел из школы Холл, которая так много сделала, чтобы защитить его от худших последствий случившегося с отцом, из школы, где учителя и ученики, ничего особенного ему не говоря, вели себя так, чтобы обеспечить мальчику посреди безумия нормальное детство. Родители Зафара были благодарны этой школе за многое и надеялись, что новая школа отнесется к нему так же заботливо и любовно.
В Хайгейтской школе в основном учились приходящие ученики, но можно было и жить при ней всю учебную неделю, и Зафар хотел жить при школе. За считаные дни, однако, он понял, что терпеть не может пансион. В тринадцать был мальчиком, ценившим свое личное пространство, а пансион ему такового не предоставлял. И он сразу почувствовал себя несчастным. Оба его родителя решили, что ему не надо пользоваться пансионом, и школа согласилась с их решением. Зафар мигом стал лучиться счастьем и полюбил школу. Поскольку у его отца теперь был дом недалеко от Хайгейта, Зафар мог в учебные дни к нему приходить и ночевать, и их отношения могли вновь обрести то, чего им недоставало последние четыре года: интимность, непрерывность и некую непринужденность. У Зафара имелась в новом доме своя комната, и он попросил, чтобы мебель в ней была исключительно черно-белая. Он не мог приводить с собой друзей, но понимал почему, и говорил, что спокойно без этого обойдется. Пусть даже нельзя было приглашать приятелей, все равно это было гораздо лучше, чем пансион. Он опять мог жить под одной крышей с отцом.
В Индии экстремистски настроенные индуисты разрушили одну из старейших мечетей страны — Бабри Масджид в Айодхье, построенную первым императором из династии Великих Моголов. Разрушители утверждали, что мечеть была возведена на развалинах индуистского храма на Рамджанмабхуми — на месте рождения Господа Рамы, седьмой аватары Вишну. Ислам, таким образом, не обладал монополией на бесчинства. Узнав о разрушении Бабри Масджид, он испытал многосоставную печаль. Ему было горько, что религия вновь показала свою разрушительную силу, намного превосходящую свою способность творить добро, что ряд недоказуемых утверждений — будто нынешняя Айодхья и Айодхья из «Рамаяны», где Рама царствовал в неизвестно какие годы в отдаленном прошлом, — одно и то же место, будто в том, что он родился там, где сказано, не может быть сомнений; будто боги и их аватары действительно существуют — имел результатом надругательство над реально существующим и красивым зданием, чье несчастье заключалось в том, что оно стояло в стране, где не было строгих законов об охране наследия, а те законы, какие имелись, можно было нарушать, если нарушителей набиралось достаточно много и они заявляли, что действуют во имя Бога. Ему было горько и потому, что он по-прежнему испытывал привязанность к той самой мусульманской культуре Индии, которая Муширула Хасана лишила работы, а ему мешала получить визу, давшую бы возможность посетить родину. История мусульманской Индии была и его историей, и с этим ничего нельзя было поделать. Когда-нибудь он напишет роман об Акбаре Великом, внуке Бабура, пытавшемся помирить между собой многочисленных индийских богов и приверженцев разных религий и на какое-то время преуспевшем.
Раны, нанесенные Индией, были глубочайшими из всех. Не может быть и речи, сказали ему, о визе в эту страну — в страну, где он родился, которая была для него сильнейшим источником вдохновения. Его не хотели видеть даже в индийском культурном центре в Лондоне: по словам директора центра (и внука Махатмы) Гопала Ганди, его приход туда рассматривался бы как антимусульманский акт и повредил бы репутации центра как нейтрального, светского учреждения. Он стиснул зубы и вернулся к работе. «Прощальный вздох Мавра» был романом настолько светским, настолько религиозно нейтральным, насколько вообще мог быть роман — а его автора в стране, о которой он писал, считали сеятелем межобщинной розни. Тучи над его головой сгущались. Но чем ему больнее, тем он, оказалось, злее и упрямее; фразы у него в голове по-прежнему складывались, воображение по-прежнему искрилось. Он не намерен был позволить этим отказам повредить его писательству.
Не имея альтернативы, он в какой-то мере стал своим собственным представителем. Но политическая активность давалась ему непросто. Он произносил речи, обосновывал свою позицию, призывал сильных мира сего бороться против нового «терроризма с дистанционным управлением», когда наводят смертоносный палец на кого-то в другой части света: Вот этот, видите? Лысый, книжку держит. Убить его; призывал их понять, что если не победить фетву как проявление терроризма, то повторения неизбежны. Но зачастую слова, которые он сам произносил, казались ему несвежими. В Финляндии, после того как он выступил на заседании Северного совета, принимались резолюции, создавались подкомитеты, давались обещания поддержки — но он не мог отделаться от чувства, что ничего существенного не достигнуто. Его сильнее радовала красота осеннего леса за окном, и он получил возможность прогуляться по нему с Элизабет, подышать бодрящим прохладным воздухом и ненадолго ощутить покой; это было для него в тот момент важнее, целительнее, чем все резолюции на свете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
