Мягкая поддержка Элизабет помогла ему справиться с разочарованием. Он вновь обретает голос, сказала она ему, и его Ошибка уходит в прошлое, хотя исправлять ее ему надо будет еще не один год. Его слушали с уважением, и после столь многих грубых нападок на него как на человека и писателя это, нельзя отрицать, было приятно. Постепенно он научился обосновывать свою точку зрения более убедительно. Во времена сильнейших репрессий советских коммунистических властей, говорил он, западные марксисты пытались отделить «реальный социализм» от Истинного Учения, от идей Карла Маркса о равенстве и справедливости. Но когда СССР рухнул и стало ясно, что «реальный социализм» безнадежно осквернил собой марксизм в глазах всех тех, кто участвовал в свержении деспотов, уже не было никакой возможности верить в Истинное Учение, не запятнанное преступлениями, совершенными в реальном мире. Ныне, когда исламские государства создают новые тирании и творят бесчисленные ужасы во имя Аллаха, мусульмане сходным образом проводят разграничение: есть «реальный ислам» кровавых теократий, и есть Истинное Учение, говорящее о мире и любви.
Ему трудно было это принять, и он искал точные слова, чтобы объяснить почему. Он хорошо понимал защитников мусульманской культуры; когда разрушили Бабри Масджид, ему было так же больно, как им. И ему, как им, были дороги многочисленные проявления доброты в мусульманском обществе, дух милосердия в нем, красота его архитектуры, живописи и поэзии, его вклад в философию и науку, мусульманские орнаменты, мусульманские мистики, мягкая мудрость мусульман широких взглядов, подобных доктору Атаулле Батту, его деду с материнской стороны. Доктор Батт из Алигарха, семейный врач, работавший, помимо того, в Тиббиа-колледже Мусульманского университета в Алигархе, где западная медицина изучалась наравне с традиционными индийскими методами траволечения, совершил паломничество в Мекку, всю жизнь молился пять раз в день — и был из самых толерантных людей, каких его внуку доводилось встречать, был человеком грубовато-добродушным, открытым для любых — детских и взрослых — проявлений инакомыслия, вплоть до идеи о том, что Бога не существует вовсе, идеи чрезвычайно глупой, говорил он, но заслуживающей обсуждения, почему нет. В таком исламе, какой исповедовал доктор Батт, не было ничего вредоносного.
Но что-то разъедало веру его деда, какая-то ржавчина, превращавшая ее в идеологию узости и нетерпимости, которая запрещала книги, преследовала мыслителей, устанавливала абсолютистскую власть, превращала догму в оружие против свободомыслия. С этим необходимо было бороться, но, чтобы бороться, надо было это назвать, и единственным подходящим названием было — ислам. Реальный ислам стал ядом для себя самого, мусульмане гибли от этого яда, и об этом надо было говорить — в Финляндии, Испании, Америке, Дании, Норвегии, всюду и везде. Если некому это произнести — это произнесет он. Он хотел говорить и о том, что свобода — всеобщее достояние, что не прав Сэмюэл Хантингтон, утверждая, что это западная идея, чуждая культурам Востока. Чем бóльшую законность приобретало на Западе «уважение к исламу», которое было не чем иным, как прикрытым маской тартюфовского лицемерия страхом перед исламистским насилием, тем сильней разъедал рак культурного релятивизма богатые мультикультурные образования современного мира, и все они могли скатиться по этому скользкому склону в беньяновскую Трясину Отчаяния[153].
Пробиваясь то в одну, то в другую страну, стучась в двери сильных мира сего, пытаясь разжимать ради мгновений свободы хватку тех или иных служб безопасности, он старался найти нужные слова, чтобы постоять не только за себя, но и за то более общее, чьим защитником он хотел теперь быть.
Одно «мгновение свободы» настало, когда его пригласили в выставочный комплекс Эрлз-Корт на концерт группы U2. Это было во время ее турне с альбомом Achtung Baby, когда в воздухе висели психоделические «трабанты». Полиция согласилась мгновенно: наконец-то??? туда, куда ребятам и самим хочется! Боно, как оказалось, читал «Улыбку ягуара», и, поскольку он побывал в Никарагуа примерно в одно время с автором этой книги, ему захотелось с ним познакомиться. (В Никарагуа они с Боно не пересеклись, но однажды его переводчица Маргарита, блондинка с блестящими глазами, похожая на Джейн Мэнсфилд[154], взволнованно закричала: «Сюда едет Боно! Боно в Никарагуа!» — а потом, ровно таким же голосом и с таким же сияющим взором, спросила: «А кто такой Боно?») И вот он в Эрлз-Корте, стоит там, где потемнее, слушает. За сценой после концерта его провели в трейлер, полный сэндвичей и детишек. На выступлениях U2 — никаких восторженных поклонниц за кулисами: сплошные ясли. На Боно, когда он вошел, мигом повисли его дочурки. Он был настроен поговорить о политике — о Никарагуа, об усиливающихся протестах против небезопасного хранилища ядерных отходов в Селлафилде, в Северной Англии, о его поддержке «Шайтанских аятов». Они не много времени провели вместе, но достаточно, чтобы зародилась дружба.
Найджела Лоусон и Джон Дайамонд[155] поженились в Венеции. Его, как и всех ее друзей, новость очень обрадовала. Где ДФжон — там всегда был смех. Торт для вечеринки, которую они по случаю женитьбы устроили в клубе «Граучо», изготовила Рути Роджерс по проекту — так сказала Рути — ее мужа, великого архитектора собственной персоной. На что Джон с невинным видом заметил: «Вряд ли это так. Будь это проект Ричарда Роджерса, разве не были бы все ингредиенты снаружи?
Крупнейшим торговым партнером Ирана была Германия. Ему непременно надо было туда поехать. Миниатюрная, яростная Tea Бок, депутат бундестага, намеревалась, по ее словам, сделать так, чтобы он встретился «со всеми и каждым». Но для этого ему надо было попасть в Бонн, а «Люфтганза» и «Бритиш эйруэйз» от него отказались. Tea Бок предложила маленький частный самолетик, ярко-красный, словно взятый из какой-то истории о Первой мировой войне: «Биглз[156] и фетва». Самолет был махонький и старого образца — у него даже открывались окна. Летели так низко, что он боялся, что они врежутся в холм или церковный шпиль. Словно на рикше едешь, только по небу. Погода, к счастью, была хорошая, солнечно, безветренно, пилот проделал весь маршрут без происшествий и посадил свой драндулетик в немецкой столице, где усилиями Tea Бок встречи прошли так успешно, что иранцы вышли из себя совершенно: вдруг, ни с того ни с сего, Рушди тепло принимают лидер социал-демократов Бьёрн Энгхольм, спикер бундестага Рита Зюсмут и многие видные немецкие парламентарии; а потом Рушди приходит в министерство иностранных дел Германии, где в отсутствие министра Клауса Кинкеля, находящегося за границей, его радушно встречает глава культурного отдела министерства доктор Ширмер. Иранский посол сделал сердитое заявление по немецкому телевидению: он уверен, сказал он, что Германия не будет ставить из-за этого человека под удар свои отношения с Ираном. Он сказал, кроме того, что вероотступника могут уничтожить американские или израильские агенты, маскирующиеся под убийц-мусульман, просто чтобы выставить Иран в дурном свете.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
