— Слушай, Сьюзен, как тебе нравится ротация питчеров в «Янкиз»?
— Что? Какая еще ротация? Да плевать мне на питчеров в «Янкиз», я тут объясняю этой молодой особе…
— Понятно, но, Сьюзен, ты должна признать: Эль Дуке[159] — это нечто.
— Да нет, послушайте, это важно: эта молодая особа считает, что в Боснии…
— А как тебе вино, Сьюзен? По-моему, красное все-таки чуть-чуть отдает пробкой.
В конце концов Сонтаг умолкла под градом чепухи, и сотрудница агентства осталась жива.
Была холодная ноябрьская погода, но они выбежали на морской берег, стали перекидываться футбольным мячом, пускать по воде камешки, играть в дурацкие словесные игры (например, в «чуточку не те названия»: «Господин Живаго», «Прощание с оружием», «Для кого звонит колокол», «Два дня Ивана Денисовича», «Мадемуазель Бовари», «Повесть о Форсайтах», «Большой Гэтсби», «Водитель такси», «Любовь во время гриппа», «Тоби Дик», «Закавыка-22», «Гекльбери Швед»), и охранников нигде не было видно. В те дни, наполненные дружбой, он увидел проблеск надежды на будущее. Если Америка позволит ему приезжать на свой страх и риск и тихо находиться на американской земле, это, может быть, наилучший способ обрести некую свободу в ближайшей перспективе; так, по крайней мере, ему, возможно, удастся освобождаться на время — на месяц, на два, на три месяца в год, — пока он ведет борьбу за снятие угроз. Что он, в конце концов, такое, как не съежившаяся масса, которая жаждет распрямиться и дышать свободно? Ему слышна была песня статуи в гавани, и песня эта была, казалось, обращена к нему.
Его канадский издатель Луиза Деннис, председатель канадского ПЕН-клуба, племянница Грэма Грина, лучший редактор во всем Торонто и, кроме того, половинка самой высокой и красивой из всех известных ему счастливых супружеских пар (вторая половина — еще более рослый и такой же эффектный Рик Янг), предложила ему, как всегда без предварительного оповещения, выступить на ежегодном благотворительном вечере в пользу ПЕН-клуба Канады. Она была уверена, что затем произойдут встречи с ведущими политиками страны и что Канаду не нужно будет долго уговаривать «войти в команду». Нашли частный самолет. Это был всем самолетам самолет: дизайн интерьера разработал Ральф Лорен[160], и трансатлантический перелет был самым комфортабельным в его жизни. Но он все равно предпочел бы стоять, как все пассажиры, в очереди в Хитроу и лететь на общих основаниях. Когда твоя жизнь — череда кризисов и чрезвычайных решений, нормальность — вот что кажется тебе бесконечно желанной, но недостижимой роскошью.
В Торонто их встретили Рик Янг и писатель Джон Ролстон Сол, представлявшие ПЕН-клуб, и отвезли домой к Майклу Ондатже и Линде Сполдинг[161]. На следующий день началась работа. Среди многих прочих у него взял интервью ведущий канадский журналист Питер Гзовски, и в ходе своей радиопередачи он задал ему вопрос о его половой жизни. «Без комментариев», — ответил он. «Но, — не отступал Гзовски — это не значит — без секса?» За ланчем он познакомился с премьер-министром провинции Онтарио Бобом Роу, который существенно помог, когда надо было раздобыть самолет. Моложавый доброжелательный блондин, Роу пришел в кроссовках и сказал, что согласился выйти на сцену во время благотворительного вечера, хоть жена и боится, что его убьют. Выяснилось, что канадские органы безопасности предостерегли от встречи с ним всех политиков; или, возможно, это был предлог, чтобы уклониться от нее. Как бы то ни было, организовать эти встречи оказалось трудно. Вечером они с Элизабет ужинали дома у Джона Сола и тележурналистки, будущего генерал-губернатора Канады Адриенны Кларксон, и после ужина Адриенна встала и красивым, сильным голосом спела Hello, Young Lovers[162].
На следующий вечер они все были за кулисами театра Уинтер-Гарден, и он надел футболку с эмблемой ПЕН-клуба, которую принес ему Рик. Пришел улыбающийся Джон Ирвинг. Вбежала Пегги Этвуд в ковбойской шляпе, в куртке с бахромой и поцеловала его. Когда началась часть программы, посвященная Рушди, ощущение было такое, словно ему отдают высочайшие литературные почести: писатель за писателем зачитывал кусок из жуткой хронологии фетвы и затем садился на сцене. Джон Ирвинг очень тепло рассказал об их знакомстве много лет назад и прочел начало и окончание «Детей полуночи», а затем Этвуд пригласила его на сцену, от вышел, и тысяча двести человек сначала ахнули, а потом разразились возгласами солидарности и любви. Странно это, подумал он, — превращаться в символ. Он не чувствовал себя символом. Он чувствовал себя… настоящим. Нов тот момент это, вероятно, было наилучшим оружием, каким он располагал. Салман-символ, Салман-икона, сотворенный его сторонниками идеализированный Салман-Свободолюбец, безупречно и непоколебимо отстаивающий высшие ценности, теснил и мог в конце концов победить тот демонический его образ, что нарисовали противники. Он поднял руку, помахал собравшимся и, когда шум утих, непринужденным тоном заговорил об охоте на ведьм и об опасной силе комического, а потом прочел свой рассказ «Христофор Колумб и королева Изабелла Испанская осуществляют свои отношения». Этого от него хотела Луиза — чтобы он предстал писателем, пришедшим к другим литераторам с плодом своего труда. Когда он кончил, Луиза выступила вперед и прочла заявление о поддержке, написанное канадским государственным секретарем по международным делам Барбарой Макдугал, а затем к нему подошел Боб Роу, обнял его — первый в мире глава правительства, который так сделал, — и публика опять разразилась криками. Это был незабываемый вечер.
Иранское посольство в Оттаве выразило канадскому правительству протест, что посольство не поставили в известность о его приезде заранее. Это была шутка недели.
А до этих поездок, после них и между ними они с Элизабет вселялись в новый дом. Это был дом, которого он в нормальной ситуации ни за что бы не выбрал, дом в районе, где он никогда бы не захотел жить; дом был слишком большой — в нем предстояло обитать и полицейским, — слишком дорогой, слишком консервативный по архитектуре. Но Дэвид Аштон Хилл сделал свое дело замечательно, Элизабет обставила дом очень красиво, он получил потрясающий рабочий кабинет, а главное — это был его дом, а не что-то снятое на имя подставного лица, не временное жилье, найденное для него полицейскими или предоставленное друзьями по доброте души; и он полюбил этот дом, он вселился в него в ком-то экстатическом состоянии. Нет места лучше своего дома. «Шлюховоз» въехал в электронные ворота, бронированная дверь гаража поднялась и опустилась за ним — и он дома. Никакой полицейский никогда не заставит его отсюда уехать. Братец, я слишком стар, чтобы снова пускаться в путь, сказал английский король Карл II после Реставрации, и чувства короля были и его чувствами. На ум приходил, кроме того, Мартин Лютер. Hier stehe ich. Ich kann nicht anders[163]. Мартин Лютер, ясное дело, говорил не о недвижимости. И все-таки ощущение было именно такое. Здесь я стою, говорил он себе. Здесь, кроме того, я сижу, работаю, упражняюсь на велотренажере, смотрю телевизор, моюсь, ем и сплю. И не могу иначе.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
