благодарности и нежности.
Немного помолчав, он спросил:
– С тобой что-то случилось за последнее время? Ты стала так радикальна.
– Вы вправду так думаете?
– Ну… немного радикальна, да, – признался Рейни. – Месяц назад к идее революции ты относилась скептично.
– Это верно, – кивнула Люинь. – Но не так давно я стала выше ценить мысль о необходимости начать движение. Думаю, жизнь требует действий, а иначе у нее нет цели. Я часто думаю о «Бунтаре» Камю – одной из книг, которые вы мне давали почитать. Там говорится о земле, о людях, о яростной сердечной любви, натянутой, как тугая тетива лука. Такие вещи придают жизни смысл. Я хочу что-то делать. Мы ищем цели, и это движение, на наш взгляд, единственное, что имеет смысл.
– Вы поступаете верно, – сказал Рейни.
Люинь посмотрела на него:
– Скажите мне правду: вы считаете, что наша система слишком жесткая, что ей слишком сильно не хватает свободы?
Вместо прямого ответа Рейни задал Люинь вопрос:
– Помнишь, что ты мне говорила о расстоянии между людьми на Земле? Об отчужденности, одиночестве, обоюдном недоверии?
– Конечно, помню.
– Реально существуют только две системы – твердая и жидкая. Для твердой системы характерна устойчивая структура, в которой каждый элемент закреплен на своем месте. Связи между атомарными единицами очень прочные. А в жидкой системе, напротив, существует свобода движения и единицы относительно независимы. Фиксированной связи между ними нет, и сами по себе они не наделены большой силой.
– Вы хотите сказать… – задумалась Люинь, – что невозможно одновременно иметь и свободу и привязанность?
– Есть немало ценностей, которые исключают друг друга.
Рейни понимал, что Марс по своей сути – это кристалл. Город был устойчив, как кристаллическая решетка. У каждой семьи был дом, и все дома вместе с двором имели одинаковые размеры. Дома стояли аккуратными рядами, похожими на длинные нитки бус. Место жительства марсиане меняли редко. Дети рождались и росли в домах родителей, пока не взрослели и не вступали в брак, а тогда уже подавали заявки на строительство своего дома в другом месте. То есть вся жизнь протекала в двух домах, и люди пускали там корни, как растения. Самой важной социальной структурой были наделены окрестности – целый мир для ребенка. Все знакомые были людьми, выросшими по соседству, и теми, кто после выбора мастерской сопровождал их до конца жизни. Притом что по мере роста населения город расширялся, каждый новый жилой район выглядел в точности так же, как вся остальная застройка города – те же самые мир, покой и равенство. Можно было декорировать дом в тысячах вариантов, но всё равно жилища принадлежали к единому целому. Двадцать миллионов людей были распределены по городу равномерно, и структурного центра не существовало.
Устойчивость была обеспечена фиксированными связями.
– Но разве вы не говорили мне об облаках? Что в них есть и свобода, и связи?
– Да, облака, – кивнул Рейни. – Но облакам требуется внешний источник света, и они недолговечны.
– Просто не знаю… – пробормотала Люинь, опустив глаза. – Я думаю, что если только тем и заниматься, что избегать конфликтов, то какова же будет цель жизни? Если будешь всё принимать, смотреть на всё сквозь пальцы, разве это не будет нигилизмом?
– Это ты обо мне? – Рейни потупился, задумался и указал на другую сторону читального зала.
Он повел Люинь между ровными рядами стеллажей. На них были аккуратно расставлены старомодные книги. Золотые буквы на корешках наводили на мысли о другом мире. Страницы с годами пожелтели, и книжки казались древними стариками. Зал освещали косые солнечные лучи, и от этого здесь всё выглядело особенно спокойно. Наверху еле заметно вращался потолок с изображениями созвездий – напоминание о вечно текущем времени. Рейни шагал между стеллажами, будто человек, продирающийся через слои заблуждений к сердцевине реальности, к простой истине, скрытой в хранилищах памяти. Они шли молча, тишину нарушал только стук каблуков.
Рейни остановился перед полкой, помеченной ярлыком: «Классическая литература Земли». Рейни указал на одну из книг. Это был «Бунтарь». Затем он снял с полки тонкую книгу, стоявшую рядом, полистал, остановился на нужной странице и начал читать вслух.
Дочитав, Рейни закрыл книгу. Как обычно, когда он прочитывал эти строки, в его сердце словно бушевала буря. Перед его мысленным взором предстало почерневшее море, на которое смотрели герои книги. Море – а еще неровная и бескрайняя пустыня Марса. Эти люди указывали ему, куда идти, он всегда это знал. Он видел всех людей, идущих по этому миру, вырастающих из клубящегося песка и вновь рассыпающихся в пыль, деловито появляющихся и исчезающих, шумно шаркающих подошвами и толкающихся. Он ходил среди них, его окружали их печали и радости. Он смотрел на их лица. На самом деле ему было безразлично, как они одеты, каковы их обычаи, какие они создавали системы, какие совершали поступки. Важно было другое: останавливаются ли они, чтобы посмотреть друг на друга. Только это его всегда интересовало.
– Не героизм, не святость, – пробормотала Люинь. – …вас гораздо больше интересует то, чтобы быть человеком?
– Да, – сказал Рейни. – Именно этого я хочу.
– Но что это значит – быть человеком?
– Это значит – уметь смотреть на другого человека и видеть его.
Люинь подумала о смысле этих слов, больше не задавая вопросы. В задумчивости ее черные глаза стали похожими на два глубоких озера. Она взяла у Рейни книгу и бережно провела рукой по обложке.
– «Чума», – прочла она название.
– «Чума», – повторил Рейни. – Некуда идти.
Люинь открыла первую страницу и начала читать:
«Если позволительно изобразить тюремное заключение через другое тюремное заключение, то позволительно также изобразить любой действительно существующий в реальности предмет через нечто вообще несуществующее».
Даниель Дефо[28]
Рейни не стал ничего разъяснять. Он дал Люинь возможность читать дальше.
Рейни понимал, что времени у них немного, что Люинь много не успеет прочесть, а он вряд ли успеет ей что-то внятно объяснить. Огромное число истин о жизни, кроющейся в глубинах космоса, были для него непостижимы. Он размышлял о смысле и целях молодежного движения, о котором упомянула Люинь, и спрашивал себя, не ведет ли он себя слишком пассивно и неохотно. Когда жизнь приносила ему страдания, он задавал себе точно такие же вопросы и гадал, не сбился ли с правильного пути.
Обычно Рейни смотрел на активные действия пессимистично. На его взгляд, по бескрайнему океану лучше было передвигаться на барже, плывущей по течению, чем с оружием вступать в бой против моря бед. Но порой он ругал себя за боль, которую ему доводилось переживать в роли пассивного созерцателя. Вопрос
