доме своей матери на Уэльбек-стрит, – объявил тот.
– Я не верю этому, папенька.
– Не веришь? Ты убедишься, что это так. Если бы ты отплыла в Нью-Йорк, то отплыла бы одна. Знай я заранее, что он останется дома, я бы не стал тебя задерживать.
– Я уверена, что он не остался дома.
– Будешь спорить, я отхлещу тебя по щекам, дрянь! Сейчас он в Лондоне. Что с женщиной, которую ты взяла с собой?
– Она села на пароход.
– А где деньги, которые ты взяла у матери?
Мари молчала.
– Кто обменял чек?
– Дидон.
– И деньги у нее?
– Нет, папенька.
– У тебя?
– Нет, папенька.
– Ты отдала их сэру Феликсу Карбери?
– Да, папенька.
– Тогда пусть меня повесят, если я не привлеку его к суду за воровство.
– Ой, папенька, не надо, пожалуйста, не надо. Он не крал деньги. Я просто дала их ему на сохранение. Он все тебе вернет.
– Сдается мне, он проиграл их в карты, потому и в Ливерпуль не поехал. Дай слово, что больше не попытаешься выйти за него замуж, и я не стану привлекать его к суду.
Мари задумалась.
– Или я немедленно иду к магистрату, – объявил ее отец.
– Ты ничего не сможешь ему сделать. Он не крал деньги. Я их ему дала.
– Ты дашь мне обещание?
– Нет, папенька, не дам. Что толку давать слово, если я все равно его нарушу. Почему ты не позволяешь мне выйти за того, кого я люблю? Зачем все эти деньги, если нельзя делать, что хочется?
– Все эти деньги! Что ты понимаешь в деньгах? Слушай. – И он взял ее за руку выше локтя. – Я ни в чем тебе не отказывал. У тебя было все – экипажи и лошади, браслеты и брошки, шелка, перчатки и все остальное.
Говоря, он тряс Мари, очень сильно сжимая ее руку.
– Отпусти меня, папенька, мне больно. Я ничего этого не просила. Мне совершенно не нужны браслеты и брошки.
– А что тебе нужно?
– Чтобы кто-нибудь меня любил, – потупясь, отвечала Мари.
– Если будешь продолжать в том же духе, тебя скоро никто любить не будет. Я делал для тебя все, и, если за это ты не сделаешь то, чего хочу я, клянусь Богом, ты сильно пожалеешь. Не будь ты такая дура, ты бы понимала, что мне виднее.
– Мне самой виднее, что мне нужно для счастья.
– Ты только о себе думаешь? Если ты выйдешь за лорда Ниддердейла, то получишь общественное положение, которого никто у тебя не отнимет.
– Я за него не выйду, – твердо ответила Мари.
Он затряс ее так, что она заплакала, затем позвал мадам Мельмотт и велел ей и на минуту не спускать с девчонки глаз.
Сэру Феликсу, думаю, было еще хуже, чем девице, с которой он собирался бежать. Он играл в «Медвежьем садке» всю ночь, а в четыре, когда игра закончилась, ушел домой пьяный и почти с пустыми карманами. В последние полчаса он вел себя отвратительно, всячески поливал грязью Майлза Грендолла (в чьем случае никакое порицание не было бы чрезмерным, прозвучи оно уместным тоном в уместное время). Сэр Феликс объявил, что Грендолл-де не платит долгов и передергивал, играя в мушку, – тут он сослался на Долли Лонгстаффа, – и закончил тем, что Грендолла нужно выгнать из клуба. Поднялся шум. Долли, разумеется, сказал, что ничего об этом не знает, а лорд Грасслок высказался в том духе, что из клуба надо выгнать не одного человека. В четыре все разошлись. Сэр Феликс долго бродил по улицам. В кармане у него была только сдача с десяти фунтов. Весь его багаж так и остался стоять в вестибюле клуба.
Как же худо было сэру Феликсу в ту ночь! Он выпил много, но не столько, чтобы забыть свои плачевные обстоятельства. Порою пьяному весело посреди несчастий, порою хмель отбивает память о них, а порою, хотя голова тупая, а ноги и язык заплетаются, опьянение не приносит ни веселья, ни забытья, и человек осознает и свое состояние, и свои несчастья. Так было с сэром Феликсом, когда тот пытался добраться до Уэльбек-стрит, сворачивая не туда на каждом перекрестке, ловя на себе подозрительные взгляды полисменов и чувствуя, что прохожие над ним потешаются. Как лучше поступить? Он порылся в кармане, нашел билет на пароход до Нью-Йорка. Все равно отплыть? Тут он вспомнил про свои вещи, но не смог вспомнить, где их оставил. Наконец, ухватившись за почтовый ящик, чтобы не упасть, он кое-как сообразил, что оставил саквояжи в клубе. Однако к тому времени ноги занесли его на Мэрилебон-лейн, и он понятия не имел, где находится. Тем не менее он сделал попытку вернуться в клуб и, шатаясь, прошел половину Бонд-стрит. Тут к нему приблизился полицейский и, узнав, что джентльмен живет на Уэльбек-стрит, проводил его до Оксфорд-стрит. Сэр Феликс, назвав свой адрес, уже не нашел в себе душевных сил забрать вещи и ехать в Ливерпуль.
Между шестью и семью он заколотил в дверь дома на Уэльбек-стрит, потому что не сумел открыть ее ключом. Леди Карбери думала, что он в Ливерпуле, и велела запереть дверь на засов. Наконец ему открыла сама леди Карбери. Феликс по дороге несколько раз падал и был в грязи из придорожной канавы. Большинство моих читателей, вероятно, не знают, как выглядит человек, который возвращается пьяным в седьмом часу утра, но те, кто такое видел, согласятся, что для материнских глаз нет зрелища горше.
– Ах, Феликс! – воскликнула леди Карбери.
– Все кончено, – объявил он, вваливаясь в дом.
– Что случилось, Феликс?
– Все пропало к чертям собачьим! Старик узнал. Остановил нас.
Даже в этой степени опьянения он не утратил способность врать. «Старик» тем временем крепко спал в доме на Гровенор-сквер, не ведая о побеге, а Мари, окрыленная радостным волнением, садилась в кэб.
– Пойду я лягу.
Поддерживаемый матерью, он в утреннем свете, шатаясь, поднялся по ступеням. Она сняла с него одежду и ботинки, и он тут же уснул, а она ушла к себе, убитая и раздавленная.
Глава LI. Что ты выберешь?
Пол Монтегю вернулся из Суффолка утром понедельника и на следующий день написал миссис Хартл. Сидя у себя на квартире и обдумывая свои обстоятельства, он почти жалел, что не уехал в Мексику. Можно было бы, по крайней мере, попробовать заняться железной дорогой всерьез, а если окажется, что она и впрямь надувательство, бросить все. В таком случае он никогда больше не увидел бы Гетту Карбери, но при
