Филип. А я, вот видишь, переменился. Я и сам не рад.
Анита. Ты не менялся. Я тебя знаю хорошо. Я тебя знаю давно. Такие, как ты, — не меняться.
Филип. Все люди меняются.
Анита. Неправда. Устать, да. Уходить, да. Пошататься, да. Сердиться, да, да. Обижать, да, очень много. Меняться? Нет. Только новый привычка. Это привычка, больше ничего. И всегда так, одинаково.
Филип. Я понимаю. Это верно. Но, видишь ли, встреча с кем-нибудь из своих — это выбивает из колеи.
Анита. Она не свой. Не такой, как ты. Это другой порода.
Филип. Нет, это та же порода.
Анита. Слушай, эта большой блондинка уже делал тебя сумасшедший. Ты уже не думать правильно. Она похож на тебя, как краска похож на кровь. Посмотреть — одинаковый. Может быть, кровь. Может быть, краска. Хорошо. Наливай краска в тело вместо кровь. Что будет? Американский женщина.
Филип. Ты несправедлива к ней, Анита. Пусть она ленива, избалована, даже глупа и страшная эгоистка. Но она очень красивая, очень милая, очень привлекательная и даже честная — и, безусловно, храбрая.
Анита. О'кей. Красивый? Зачем тебе красота, когда ты свое уже получил. Я тебя знаю хорошо. Милый? О'кей; может быть, милый, может быть, и не милый. Привлекательный? Да. Она привлекать, как змея кролик. Честный? Ты меня смешил. Ха-ха-ха! Честный, пока не доказывал, что нечестный. Храбрый? Храбрый! Ты опять меня смешил до слез. Храбрый! Вот я смеюсь. Хо-хо-хо! О чем ты думал в эта война, если не видишь, кто храбрый и кто просто не понимать опасность. Храбрый… Вот так. (Встает из-за стола и хлопает себя по заду.) Вот. А теперь я ушел.
Филип. Ты очень строго о ней судишь.
Анита. Строго? Я бы бросал гранату в постель, где она спать, сию минуту. Я говорю правда. Вчера вечером я старался. Все эти глупости. Приносить жертва. Уступить. Ты знаешь. Теперь только одно — и самое лучшее. Ненавижу.
(Уходит.)
Филип (официанту). Меня не спрашивал товарищ из Интернациональной бригады? Зовут его Макс. У него лицо изуродовано, вот тут. (Показывает рукой на рот и подбородок.) Передних зубов нет. И десны черные, там, где жгли каленым железом. А здесь шрам. (Проводит пальцем по нижней челюсти.) Не видели такого товарища?
Официант. Такого здесь не было.
Филип. Если такой товарищ придет, попросите его зайти в отель.
Официант. В какой отель?
Филип. Он знает в какой. (Выходит, в дверях оглядывается.) Скажите ему, что я пошел его искать.
Занавес Акт II, сцена 3
Декорация та же, что в сцене 3 акта 1. Два смежных номера 109 и 110 в отеле «Флорида». Уже темно, и занавеси задернуты. В номере 110 темно, и там никого нет. Номер 109 ярко освещен: горит настольная лампа, люстра на потолке и лампочка, прикрепленная к спинке кровати. Включены и рефлектор и плитка. Дороти Бриджес в закрытом свитере, суконной юбке, шерстяных чулках и мягких сапожках что-то варит в кастрюле с длинной ручкой. В прикрытые занавесями окна проникает далекий гул орудий, Дороти звонит. На звонок никто не является. Она звонит еще раз.
Дороти. Ох, чтоб его, этого монтера. (Подходит к двери и открывает ее.) Петра! Петра!
Слышны приближающиеся шаги горничной. Она показывается в дверях.
Петра. Да, сеньорита?
Дороти. Где монтер, Петра?
Петра. Разве вы не знаете?
Дороти. Нет. А что? Пусть он придет починить звонок.
Петра. Он не может прийти, сеньорита, потому что его нет в живых.
Дороти. Что такое?
Петра. Он был убит вчера вечером, он вышел на улицу во время обстрела.
Дороти. Он вышел на улицу во время обстрела?
Петра. Да, сеньорита. Он шел домой. Он немного выпил.
Дороти. Несчастный!
Петра. Да, сеньорита, это ужасно.
Дороти. А как он был убит?
Петра. Говорят, кто-то стрелял в него из окна. Я не знаю. Так говорят.
Дороти. Кто же станет стрелять из окна?
Петра. Они всегда стреляют из окон по ночам во время канонады. Пятая колонна. Те люди, которые воюют против нас в самом городе.
Дороти. А зачем им понадобилось убивать его? Ведь он был простой рабочий.
Петра. Они и видели, что он рабочий, — по одежде.
Дороти. Ну конечно, Петра.
Петра. Потому-то они его и убили. Они наши враги. Даже мои враги. Если бы меня убили, они бы радовались. Они бы думали: одной рабочей душой меньше.
Дороти. Но ведь это ужасно.
Петра. Да, сеньорита.
Дороти. Это же отвратительно. Значит, они стреляют в людей, даже не зная, в кого они стреляют?
Петра. Ну да. Они наши враги.
Дороти. Это ужасные люди.
Петра. Да, сеньорита.
Дороти. А где мы возьмем монтера?
Петра. Завтра мы найдем кого-нибудь. Но сейчас никто не придет. Вы лучше не жгите столько света, сеньорита, а то как бы пробки не перегорели. Оставьте только одну лампу.
Дороти гасит все лампы, кроме лампочки у кровати.
Дороти. Так мне даже не видно, что из моей стряпни выходит. Пожалуй, это и лучше. На банке не сказано, можно это греть или нет. Вот гадость, должно быть, получится!
Петра. А что у вас там варится, сеньорита?
Дороти. Не знаю, Петра. Этикетки не было.
Петра (заглядывая в кастрюлю). Похоже на кролика.
Дороти. Если похоже на кролика, значит, это кошка. Но только какой смысл укладывать кошатину в банку и посылать сюда из Парижа? Возможно, конечно, что это приготовили в Барселоне, потом отправили в Париж, а потом привезли сюда. Как вы думаете, Петра, это кошка?
Петра. Если это приготовили в Барселоне, одному богу известно, что это.
Дороти. Ох, и надоело же мне с этим возиться. Петра, возьмите вы и сварите.
Петра. Хорошо, сеньорита. А что сюда прибавить?
Дороти (берет книгу, подходит к кровати и ложится). Что хотите. Откройте первую попавшуюся банку.
Петра. Это для мистера Филипа?
Дороти. Если он придет.
Петра. Мистеру Филипу не понравится первое попавшееся. Нужно быть поосторожнее, если это для мистера Филипа. Он уже раз швырнул на пол поднос с завтраком.
Дороти. А почему, Петра?
Петра. Он что-то прочел в газете.
Дороти. Должно быть, про Идена.[145] Он ненавидит Идена.
Петра. Все равно, это было очень нехорошо. Я сказала ему, что он не имеет права. No hau derecho, я сказала ему.
Дороти. А он что?
Петра. Помог мне подобрать все, а потом хлопнул меня вот так, когда я стояла нагнувшись. Сеньора, мне не нравится, что он в соседней комнате. Он вам не пара.
Дороти. Я люблю его, Петра.
Петра. Сеньорита! Пожалуйста, не надо. Сеньорита, он нехороший. Я не говорю, что он злой человек. Но он нехороший.
Дороти. По-вашему, он противный?
Петра. Нет, не противный. Противный — это грязный. А он очень чистый. Всегда принимает ванну, даже когда нет горячей воды. В самый мороз и то ноги моет. А все-таки, сеньорита, он нехороший. И вы не будете счастливы с ним.
Дороти. Петра, я еще никогда ни с кем не была так счастлива, как с ним.
Петра. Сеньорита, это ничего не значит.
Дороти. Как это так, ничего не значит?
Петра. Здесь любой мужчина это умеет.
Дороти. Вы просто нация хвастунов. Сейчас пойдут рассказы про конкистадоров и тому подобное.
Петра. Я только хотела сказать, что нехорошие мужчины все здесь такие. Случается, конечно, что и хороший человек таким бывает, настоящий хороший человек, как мой покойный муж. Но нехорошие — все такие.
Дороти. Да, на словах.
Петра. Нет, сеньорита.
Дороти (заинтересованно). Неужели в самом деле…
Петра (грустно). Да, сеньорита.
Дороти. И вы думаете, что мистер Филип в самом деле нехороший человек?
Петра (серьезно). Ужасный!
Дороти. Ох, где же это он пропадает?
Из коридора доносится топот тяжелых башмаков. Филип и три бойца в форме Интернациональной бригады входят в номер 110, и Филип зажигает свет. Филип — без шляпы, промокший, растрепанный. Один из бойцов — Макс, человек с изуродованным лицом. Он весь в грязи; войдя в комнату, он садится верхом на стул, складывает руки на спинке и опускает на них подбородок. У него очень странное лицо. У одного из бойцов через плечо висит автомат. У другого на поясе парабеллум в деревянной кобуре.
