— Как, друзья, зашивать сейчас будете? — спросил Рябинин.
— Что вы, товарищ командующий! Зашивать нельзя, — сказал Луконин.
— Почему же?
— Надо хорошенько очистить рану... Первоначальный глухой шов уместен лишь там, где есть полная уверенность в надежности очистки.
— Ну, ну, давайте, — разрешил генерал.
— Именно ранняя очистка является лучшей профилактикой против распространения инфекции, — продолжал врач. — Дело в том, что в течение первых десяти часов бактерий в ране бывает немного и сидят они поверхностно. Затем бактериальная флора быстро размножается, проникает в глубь тканей, а также в ток лимфы и крови...
«Бактериальная флора... Вот ведь как выражаются», — подумал не без удовольствия Рябинин. Он стал снисходительнее от сознания, что все обошлось лучше, чем он ожидал. Теперь уже, видимо, и речи не могло быть о том, что кто-то заменит его на командном пункте в решающие минуты сражения.
Врачи как будто заспорили, голоса их зазвучали громче.
— Тимпанита я не слышу, — сказал второй хирург; марля на его губах колебалась от дыхания. — Нет тимпанита.
— Это не обязательно, — возразил первый.
«Хорошо или плохо, что нет?» — подумал генерал. Впрочем, он не следил уже за невразумительной дискуссией, размышляя о том, что предстояло делать по возвращении в штаб. Там в связи с его ранением люди, вероятно, пребывали в тревоге. Надо было, следовательно, как можно скорее снова взять в свои руки командование армией. Удар по немцам надлежало нанести в установленные сроки и так, чтобы он действительно оказался сокрушительным.
— Что вы подозреваете? — шепотом спросил Луконин у первого хирурга, отошедшего на минуту в сторону.
— Пока ничего определенного... — так же тихо ответил тот. — Спиртовой компресс! — крикнул он сестре.
Перевязка была наконец наложена, и генерал потребовал, чтобы его одели.
— Извините, товарищ командующий... Сейчас мы перенесем вас в палату, — возразил Луконин. — Там уже все готово.
— Я немедленно еду... — перебил командарм.
— Как? — не понял врач.
— К себе еду, — сказал командующий.
— Извините... Ехать вам нельзя, — упавшим голосом проговорил Луконин.
— Почему? Рана ведь пустяковая...
— Так точно, — поспешно согласился врач.
— Ну, а если «так точно» — давай одеваться. Позови моего адъютанта.
— Сию минуту... — Луконин снял маску, открыв лицо, такое румяное, что седые усики казались чужими на нем. Растерянно глядя на командарма, он, однако, не двигался.
— Да почему мне нельзя ехать? — начал сердиться Рябинин.
Первый хирург, в свою очередь, сорвал с лица намокшую повязку.
— Ваша нога нуждается в полной иммобилизации, — сказал он.
— Что? — спросил Рябинин.
— В покое, — пояснил врач.
Сестра и второй хирург также сняли маски, сразу лишившись своего превосходства над Рябининым. У них оказались обыкновенные человеческие лица, раскрасневшиеся после трудной работы. Хирург был очень молодым человеком с черными, аккуратно подстриженными полубачками; сестра — пожилая уже женщина — снимала платочком капельки пота над верхней губой. И Рябинин снова почувствовал себя командармом, облеченным властью над этими офицерами.
— Выполняйте приказание! — сказал он, приподнявшись на локте. Простыня, которой он был теперь накрыт, сползла с его широкой белой груди.
— Товарищ командующий, рана ваша внушает нам некоторое беспокойство, — проговорил первый хирург. Квадратное лицо его с крутым подбородком выглядело таким разгоряченным, словно он только что долго бежал. — Во всяком случае, вы должны находиться под непрерывным наблюдением.
— Мы сегодня же вас эвакуируем... — начал командир медсанбата.
— Меня?! — закричал командующий, придерживая на груди сползающую простыню.
— Извините, — пробормотал Луконин, отшатнувшись и покраснев еще сильнее.
Генерал подумал, что, пока он здесь препирается, в его штабе растет волнение. Приближался критический, поворотный момент боя, и каждая минута была теперь дорога. Откинувшись на подушку, Рябинин помолчал, поджав бледные губы. Как и во всех случаях, когда обстоятельства были сильнее его, он испытывал гнев, словно от личной обиды.
— Выходит, я должен остаться здесь? — спросил генерал.
— Извините, — сказал врач.
— Хорошо, — неожиданно согласился командующий.
— Благодарю вас!.. — обрадовался Луконин. — Сейчас мы устроим вас в палате.
— Прикажи поставить там телефоны, — сказал командующий. — Я переношу сюда свой КП.
Луконин оторопело поглядел на хирургов.
— Кликни наконец моего капитана, — приказал Рябинин.
— Слушаю! — выкрикнул врач и торопливо пошел к двери.
Никто не отважился больше спорить с генералом, и, когда Луконин вернулся, было решено поместить его в отдельном домике, во дворе школы. Раненых, находившихся там, Рябинин предложил перевести в главное здание, в палату, ранее предназначавшуюся ему.
— Даю тебе двадцать минут на всю организацию, — напутствовал генерал Луконина, Он распорядился также снестись со штабом, вызвать сюда, в медсанбат, начальника оперативного отдела, телефонистов и офицеров связи.
Пока оборудовали во флигеле новый КП армии, генерала пришлось положить в общей палате.
«Пятый класс», — прочел Рябинин на остекленных дверях комнаты, куда его принесли. Лежа в узком проходе между двумя рядами носилок, он некоторое время осматривался. И бойцы, приподнимаясь на своих низких, тесно составленных ложах, также безмолвно глядели на командарма. В раскрытых дверях толпились те, кто ожидал эвакуации в коридоре.
— Здравствуйте, товарищи красноармейцы! — громко проговорил Рябинин.
— Здравия желаем! — ответило несколько голосов.
Рябинин улыбался, находясь в том приподнятом состоянии, какое сопутствует смелым решениям. Мысль о том, что, вопреки обстоятельствам, он — и никто другой — начнет сраженье, столь заботливо им подготовленное, радовала генерала. Но выжидающе, с каким-то неопределенным любопытством смотрели на него солдаты. Белели их перевязанные головы, руки, ноги, и поэтому особенно темными казались лица людей — грязновато-серые или синие, коричневые, землистые либо багровые от жара.
— Поднимите меня... Дайте еще подушку, — попросил командарм молодого хирурга, оставшегося в палате. Он испытывал все же некоторое затруднение оттого, что не стоял, разговаривая с бойцами, а лежал среди них.
— Что, товарищи? Как вас приняли здесь? — спросил Рябинин, когда его усадили на носилках.
— Благодарим!.. Хорошо приняли, — ответили два-три человека.
— Накормили? Чаю дали?
— Так точно. Благодарим, — проговорил светлоусый большелобый солдат. Он стоял в дверях, держа на весу забинтованную ногу, обхватив шею рябого сержанта с нетрезвыми как будто глазами.
— Да ты садись, садись, — сказал генерал.
Кто-то из санитарок подал табурет, и солдат запрыгал к нему на одной ноге, поддерживаемый сержантом.
— Покорно благодарим, — повторил он, усаживаясь.
— Давай знакомиться, — сказал командарм. — Какой части? Как зовут? '
Красноармеец снова попытался встать, но Рябинин замахал рукой.
— Рядовой Никитин, второй роты, первого батальона, двенадцатого полка, — выпрямившись на табурете, привычно доложил боец.
— Так это у вас Горбунов командиром? — вспомнил Рябинин.
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант. Был покуда у нас.
— А... понимаю, — помолчав, сказал командарм. Проследив за взглядами солдат, направленными в дальний угол, он увидел там на крайних носилках медно-красный, утонувший в подушке профиль молодого комбата.
«И он здесь!..» — со странным, сложным чувством сострадания и досады подумал генерал, припоминая свою недавнюю, единственную встречу с Горбуновым.
— Помирает комбат, — громко сказал рябой сержант.
— Что с ним? Куда он ранен? — спросил Рябинин, повернувшись к врачу.
— Разрыв подключичной артерии... гематома... — тихо, как бы по секрету, заметил хирург.
— Жалко Горбунова! — искренне, с силой произнес генерал.
— Душевно жалко, — подтвердил Никитин.
Командарм снова посмотрел в сторону старшего лейтенанта. Профиль его с запавшим, закрытым глазом четко рисовался на свежей наволочке. Девушка, почти девочка, с очень бледным лицом сидела около Горбунова, прислонясь спиной к стене, пристально глядя на генерала.
— Как у вас дело было? — спросил он. — Давно вы из батальона?
— Одно название — батальон... Там и роты теперь не осталось, — сказал сержант.
— Наших тут целая рота наберется, — добавил Никитин. Он приподнял свою раненую ногу и, поморщившись, перенес на другое место; видимо, он никак не мог найти для нее удобное положение.
