Он никогда не ездил к Тессе на «ланчии» с крошечным самолетом на радиаторе или на белом «роллс-ройсе». Он всегда приезжал инкогнито на двухместном «шевроле», который купил для слуг.
Остановив машину перед домом, Кингдон посмотрел на него через опущенное стекло. День клонился к ночи, над одиноко стоящим домиком сгущались мрачные сумерки. В Лос-Анджелес он вернулся неделю назад, значит, с Тессой не виделся уже две недели. По возвращении из Мексики Римини устроил гигантскую рекламную шумиху вокруг фильма. Тесса не могла не знать, что он вернулся. Но ни разу не позвонила. Он надеялся, ждал. Если бы мог молиться, то молился бы, чтобы услышать ее мягкий низкий голос:
— Все устроилось.
Вдруг он увидел ее в распахнутых дверях дома. Сколько времени она уже стоит там?.. С минуту они неподвижно смотрели друг на друга. Затем он вышел из «шевроле» и, прихрамывая, пошел по дорожке к дому. Она заговорила только тогда, когда он положил руку на железную калитку.
— Я не звонила твоему доктору, — сказала она.
Темные круги под глазами, ее бледное лицо уже сказали ему то, чего он не хотел слышать.
— Значит, догадка подтвердилась, — произнес он.
— Все вышло случайно, но я не жалею.
Было видно, что она с трудом удерживается от слез.
— А вот я жалею, — сказал он.
Он закрыл за собой калитку. Они снова посмотрели друг на друга. Они были похожи. Высокие, темноволосые, красивые... У обоих было несчастное выражение лица.
— Кингдон, не заставляй меня обращаться к доктору. Прошу тебя! Ты можешь настоять, но... не надо, пожалуйста!
Он ничего не обещал ей, только поцеловал. Они прошли через гостиную в спальню. Он расстегнул на ней блузку, спустил с плеч шелковые тесемки лифчика. Ее груди налились еще больше, а обычно розовые соски побледнели. Он прижался губами к маленькой родинке.
Она обняла руками его голову.
— Я боялась, что ты больше не придешь.
— Я не мог не прийти, любимая...
…Они лежали, обнявшись. Он гладил ее плечи, она целовала его пальцы.
— Я не стану принуждать тебя, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты поняла: это единственный выход.
Она отпустила его руку.
— Подумай сама, каково тебе придется, — уговаривал он ее. — Ребенок без отца! Незаконнорожденный! Подумай о себе. У тебя нет мужа. А ведь ты не какая-нибудь...
— Я уеду во Францию, — прервала Тесса.
— И вернешься месяцев через девять с младенцем на руках. Боюсь, даже дорогому дядюшке не удастся замять эту историю. Она попадет в газеты как пить дать.
— Мама тоже уезжала рожать меня в Окленд.
— Одна?
— Да.
— Почему?
— Мне так никогда и не рассказывали. Она уехала и родила меня, а потом приехал отец и спас мне жизнь. Они вернулись вместе со мной в Лос-Анджелес, и все забыли, что мама уезжала.
— Теперь не забудут.
— Я скажу, что взяла ребенка из приюта. Что-нибудь придумаю. Неважно. Мои родители примут внука.
— С чего это ты взяла?
— Примут, — повысив голос, повторила она. — Я их люблю больше всего на свете. И тебя, Кингдон, милый... Неужели мысль о ребенке, нашем ребенке, тебе так отвратительна?
Он никогда не думал об этом ребенке как о своем. Это ведь лишь крошечный нарыв, который надлежит вырезать, пока не поздно. «Наш ребенок?» Закат окрасил постель в багровые тона. Он невольно поежился.
— С этим я не могу примириться, — сказал Кингдон, ласково проведя рукой по ее бедру. — Тесса, я не стану принуждать тебя. Но и лгать тоже не буду. Две недели я только и делал, что пил... Да, мысль о ребенке мне отвратительна. — Она вздохнула. — И потом, сомневаюсь, что твои родители примут его с распростертыми объятиями как своего внука. — Он помолчал. — Помнишь, ты пригласила меня в Гринвуд? Как отнесся к этому твой отец? Как будто ты пригласила Джека Потрошителя. А что, если твои родители узнают, чей это ребенок?
— Не знаю, — несчастным голосом произнесла она.
— Доктор Грин не мясник и не палач, дорогая. Я не послал бы тебя к мяснику. Доктор Грин работает чисто. Эта операция подобна удалению миндалин, только и всего. По крайней мере мне так говорили.
— Ты же обещал, что не будешь давить на меня.
— Пойми, я это сказал...
— Кингдон, прошу тебя... не надо!
— Я просто хочу, чтобы ты поняла: то, что ты задумала, — неразумно.
— Разве неразумно родить ребенка от единственного любимого мужчины?
— От женатого мужчины, и к тому же он твой двоюродный брат.
Тут Тесса наконец заплакала. Он поцеловал ее мокрую от слез щеку. «Я не буду давить на нее, — думал он. — Этого и не потребуется». Кингдон был убежден, что она образумится. Или по крайней мере осознает, что он, сам не понимая почему, настроен враждебно к этому ребенку.
Они лежали в погруженной во мрак комнате. Он утешал ее и чувствовал, что никогда еще не был так к ней привязан.
9
На следующее утро около девяти часов Кингдон вернулся в Орлиное Гнездо. Не успел хлопнуть входной дверью, как из библиотеки показалась Лайя.
— Кингдон, — объявила она, — я должна поговорить с тобой.
— Валяй, — ответил он. — Мотор! Дубль один!
Она закрыла за собой дверь в библиотеку, но продолжала держаться за массивную медную ручку.
— Это займет немного времени. Это важно, — сказала она. — Только придется подождать, пока я закончу с мистером Хорти.
— Хорошо, я пока постараюсь сдерживать свои чувства, — ответил он.
Она поджала тонкие губы.
— Я скоро. Подожди в моей комнате.
Он не стал спорить, не спеша поднялся по лестнице и прошел в комнату жены, думая, как это похоже на Лайю. Она явно была взволнована предстоящим разговором, но предпочла сначала закончить свой урок. «Бедняжка, — подумал он. — Одержимая бедняжка». Он очень хотел подарить ей секрет успеха, благодаря которому он, а не она, стал звездой экрана.
В ее комнате сильно пахло лилиями. Этот цветок служил своего рода визитной карточкой Лайи. Лилии стояли повсюду в вазах из граненого стекла, были вышиты на салфетке на туалетном столике, на шелковых подушечках, горкой лежащих в кресле-качалке, на изумрудно-атласном покрывале супружеской постели, которую он ни разу не разделил с Лайей. После переезда сюда она сказала, что сама будет приходить к нему в спальню, но за последние полгода так ни разу и не пришла.
Через четверть часа он услышал дробный стук каблучков Лайи по винтовой лестнице. Она вошла в комнату, на миг замерев на пороге. Ее губы были только что накрашены яркой помадой. Закрыв за собой дверь, Лайя прошла к туалетному столику и облокотилась на него, повернувшись спиной к зеркалу. Она сгорбилась, отчего ее грудь стала еще более плоской, и замерла в классической позе фотомодели из журнала «Венити Фер».
