— Она охотится, еще как, — мрачно ответил Фернандо. Поверх головы мальчика он встретился глазами с Аш. — На двуногую дичь.
— Дядя, я вас не понял.
— Это Аш, — покорно ответил Фернандо. — Моя жена.
— Сын Гелимера не ездит рядом с женщиной, — мальчик категорически замолчал, с отвращением взглянул на Аш и стал понукать коня — ускакал к оруженосцам и птицам.
— Сын Гелимера? — с изумлением спросила она Фернандо.
— А-а, это? Это Витиза, он живет в доме Леофрика. — Фернандо неловко пожал плечами. — А одна из племянниц амира Леофрика живет в доме амира Гелимера.
— Это называется «заложники»…
Ей стало еще страшнее. Она не задавала вопросов — знала, что ответов не будет, но от охвативших ее дурных предчувствий обострилось понимание обстановки. С острой болью она следила глазами за Витизой и думала: «Ведь уже не мальчик, но и не мужчина. Примерно возраста Рикарда».
Она отвернулась, не слушая разговоров мальчика и оруженосцев — они спорили о соколиной охоте, — и скакала, куда глаза глядят, глаза ее вдруг на миг затуманились. Когда опять подняла глаза, увидела, что Витиза ускакал вперед, смеялся там с людьми дель Гиза. Фернандо по-прежнему ехал справа от нее.
— Только дай мне удрать! — страстно прошептала она.
Молодой немецкий рыцарь повернул голову. Ей неожиданно вспомнилось его лицо с набухающим под губой красным пятном от удара. Этого случая они старательно не касались в разговоре; но она чувствовала, что тот удар по-прежнему стоит между ними.
— Ты меня прости, — с трудом проговорила она.
— И ты меня, — Фернандо пожал плечами. Она встряхнула головой. Важнее сейчас было другое, вызванное воспоминанием об их встрече в Дижоне.
— Что стало с моим отрядом под Оксоном? Ты можешь хотя бы сказать мне! Ты должен знать, ты ведь живешь в доме Леофрика. — И, не в состоянии скрыть горечь в голосе, договорила: — Или ты не видел — смылся до того?
— Ты мне поверишь, если скажу тебе правду?
Это была не колкость. Она не могла замечать все происходящее вокруг, — обостренно прислушиваясь и присматриваясь, где скачет кто из немецких воинов, кто, возможно, льет из бурдюка и позже станет не столь бдителен, кто обращает больше внимания на оруженосцев, несущих охотничьих птиц с колокольчиком, чем на свои обязанности эскорта, — невозможно заметить и запомнить все эти подробности, и так же невозможно не заметить, что Фернандо говорит беззлобно, только с каким-то усталым любопытством.
— Чему-то поверю, — честно ответила Аш. — Хотя на самом деле мало чему из сказанного тобою поверю безоговорочно.
— Потому что в твоих глазах я — предатель?
— Нет, — объяснила она. — Потому что ты предатель в своих глазах.
Пораженный, Фернандо что-то буркнул.
Кобыла шла неровным шагом. Почва под ногами была желто-серебристой в свете звезд и факелов. Холодный ветер относил дым от горящей смолы прямо в лицо, и Аш закашлялась.
— Я не знаю, что стало с твоим отрядом. Не видел сам и не задавал вопросов. — Фернандо бросил на нее взгляд. — Зачем тебе знать? С тобой все они так или иначе погибли бы!
На миг у нее перехватило дыхание:
— Я некоторых теряла. На войне вообще-то убивают. Но ведь они сами принимают решение, следовать ли им за мной.
Мысленно она увидела — големов, фургоны, огнеметателей. Лучше не думать — о Роберте, Флориане, Анжелотти…
— А мое решение, — продолжала Аш, — сказать, что беру на себя ответственность за них, пока длится контракт. Я хочу знать, что с ними случилось!
Она рискнула взглянуть прямо в лицо своему мужу — и снова увидела перед собой эти усталые покрасневшие глаза. Его вьющиеся светлые волосы отросли, висели вдоль лица; теперь ему можно было дать все тридцать, а ведь всего два месяца назад Аш стояла с ним перед алтарем собора в Кельне — ни фига себе!
Она не могла видеть выражения своего лица, не знала, что сама она одновременно выглядит намного моложе, намного более открытой и уязвимой. Измученной — но не условиями жизни в лагере, а бессонными ночами в Дижоне, когда она думала о нем, представляла себе, какие сказала бы ему слова; тело ее болело от желания вытянуться рядом с ним, охватить ногами его бедра, вобрать всего его в себя.
А умом она презирала себя за желание близости с этим слабым человеком.
— Да не знаю я, — мямлил он.
— Что они сейчас заставили тебя делать? — спросила Аш. — Тут этот сын Гелимера. Господин амир Гелимер ненавидит господина амира Леофрика. Итак, ты везешь меня к Гелимеру? Чтобы меня убили?
Его красивое опустошенное лицо стало замкнутым.
— Нет! — чуть не закричал он. Но тут же сдержался, успокаивающе махнул рукой Витизе и оруженосцам. — Нет. Ты — моя жена. Я не отвез бы тебя к твоим врагам, чтобы тебя убили!
Аш пропустила повод между указательным и большим пальцами, не сводя глаз с окружающих ее всадников. И с горечью заметила:
— Ну, ты-то сделал бы что угодно. Если бы возникла угроза лично для тебя! Ты ведь меня ненавидел, Фернандо. С той самой минуты, как мы встретились в Генуе.
Он покраснел:
— Я был тогда мальчишкой! Пятнадцати лет! Ты не можешь осуждать меня за выходки распущенного ребенка.
С удивлением Аш поняла, что все это его задевает.
Вдали на безлюдном пространстве что-то стрекотало и громыхало. Из-под копыт одного коня вылетела птица. Аш замерла в напряжении, готовая вонзить пятки в бока лошади. Баварцы окружили ее двойным рядом.
Стук копыт по земле сменился грохотом железных подков по камню: Весь отряд вынесся из пустыни, и теперь они скакали по древним плитам. У нее похолодело в желудке. Она напряженно всматривалась вперед, ожидая увидеть еще войска, засаду из людей амира Гелимера или его наемников. Гелимер вполне мог желать ее смерти или допроса; и то, и другое равно плохо. «Надо же, я оказалась в центре конфликта, — подумала она. — Черт побери, а я-то рассчитывала, что у меня еще два дня до того, как Леофрик займется мной. В Карфагене было безопаснее!»
Небо заслонили какие-то темные фигуры.
Холмы, подумала она, прежде чем глаз отметил правильность форм. Стук конских копыт отдавался эхом от плоских поверхностей, уходящих конусами вверх; и следующим ее впечатлением было — что она оказалась в долине с крутыми откосами, но даже в свете звезд было видно, что откосы слишком правильной формы. Плоские поверхности с острыми краями.
Пирамиды.
Здесь может прятаться кто угодно!
Звезды, как бахрома, окаймляли очертания каменных глыб. Свет звезд стирал все краски со стен пирамид: гигантские сложенные из камня строения правильной формы собраны из сотен тысяч красных глиняных кирпичей, облицованы ярко раскрашенной штукатуркой. Аш скакала в толпе вооруженных всадников мимо карфагенских пирамид. Она не могла вымолвить ни слова; молча глазела по сторонам, не замечая пронизывающего ветра, завывавшего вокруг грандиозных каменных памятников усопшим.
Она заметила, что все большие фрески выцвели, потому что веками подвергались воздействию плохой погоды и темноты. Штукатурка отлетела от могил и лежала черепками на вымощенной каменными плитами дороге. Под ноги ее кобыле попался кусок фрески с нарисованными золотыми глазами: это оказалось изображение львицы с луной между бровями. Под копытами фреска захрустела, как промерзшая земля.
Обесцвеченная, распадающаяся на куски штукатурка не маскировала математически правильной формы пирамид, они тянулись во все стороны, насколько мог видеть глаз; на фоне звезд она насчитала десять или двенадцать силуэтов. От того, что задрала голову кверху, у нее шея заболела и стальной ошейник врезался в шею.
Заухала сова.
Аш подскочила в седле. Кобыла немного испугалась, и Аш наклонилась к ее шее и стала поглаживать, успокаивая.
Впереди нее на руке оруженосца расправились два крыла. Два тусклых желтых глаза сверкнули на нее в свете звезд. Оруженосец поднял руку. Большая сова молчаливо взлетела, бросилась вперед и исчезла в ночи.
— Вы устроили охоту с совами! — изумилась Аш. — Вы охотитесь с совами на кладбище!..
— Так принято развлекаться у визиготов, — пожал плечами Фернандо.
Всадники остановились, большинство стражей заняли позиции, образовав неправильный круг между огромными пирамидами из песчаника. Аш увидела, что между ними не проскочишь; даже будь ее конь не двенадцатилетним одром, перекормленным, да еще с глубокой седловиной. Она посмотрела назад через плечо. Карфаген был не виден, только на фоне белого зарева высвечивался силуэт неровного отрога, — очевидно, это отсветы дальнего греческого огня.
Ясно, мы чего-то ждем.
Кого-то? Или чтобы что-то произошло?
У нее на затылке волосы встали дыбом.
Белая безмолвная смерть пронеслась так низко над головой, что маховыми перьями задела за ее щеку со шрамом.
Сова.
Вздохнув с глупым облегчением, она задала самый простой вопрос:
