Вторым элементом было существующее международное соглашение, ограничивающее размещение оружия в космосе. Договор об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) 1972 г., дополненный протоколом 1974 г., позволял Соединенным Штатам и Советскому Союзу разместить одну статичную противоракетную систему (АВМ), оснащенную не более, чем сотней пусковых установок, для развертывания в районе размещения шахтных пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР) или в районе с центром, находящимся в их столице.
Суть последствий договора для исследований и испытаний новых видов противоракетных систем стала предметом горячего юридического диспута. Советы начали с «интерпретации договора в широком смысле». Среди американской администрации были такие, кто настаивал на «еще более широкой» интерпретации, которая бы на деле почти не ограничивала развитие и эксплуатацию СОИ. Министерства иностранных дел и обороны всегда стремились к максимально узкой интерпретации, что означало бы, что программа СОИ была «мертворожденной». Я прямо говорила что исследование того, является ли система жизнеспособной, нельзя будет назвать завершенным, пока не пройдут успешные испытания. Этот пункт стал проблемой, разделившей США и СССР на Рейкьявикском саммите, и поэтому был очень важен.
Третьим элементом в расчетах было сравнение сил двух сторон в противоракетной обороне. Только Советский Союз обладал рабочей системой антибаллистических ракет (АВМ), находившейся под Москвой. Американцы никогда не использовали эквивалентную систему. США предположили, что Советы тратят порядка одного миллиарда долларов в год на программу исследований по защите против баллистических ракет. Кроме того, Советы опережали в противоспутниковом оружии. Поэтому существовало твердое убеждение, что Советы уже завладели недопустимым преимуществом в этой области.
Четвертым элементом были последствия СОИ для сдерживания гонки вооружений. Сначала я испытывала большую симпатию к идее Договора об ограничении систем противоракетной обороны. Чем сложнее и эффективнее защита против ядерных ракет, тем сильнее посыл добиваться дорогостоящих открытий в разработке технологии ядерного оружия. Я всегда верила в ограниченную версию доктрины, известной как MAD – «взаимно-гарантированное уничтожение». Угроза того, что я предпочитала называть «неприемлемое уничтожение», которое последует за ядерной войной, была таковой, что ядерное оружие эффективно сдерживало не только ядерную, но и неядерную войну.
Стоило обдумать, будет ли СОИ этому препятствием. С одной стороны, конечно, будет. Если одна из держав считала, что обладает стопроцентной защитой против ядерного оружия, у нее был больший соблазн его использовать. Я знала, и послевоенный опыт подтверждал это, что Соединенные Штаты никогда не начнут войну, нанеся первый удар по Советскому Союзу, независимо от того, верили ли они, что застрахованы от возмездия или нет. Советы, наоборот, такой уверенности не вселяли.
Но скоро я поняла, что СОИ усилят, а не ослабят сдерживание ядерных вооружений. Я никогда не считала, что СОИ обеспечат стопроцентную защиту, но они позволят достаточному количеству американских ракет выдержать первый удар Советов. Теоретически США смогут запустить свои собственные ядерные ракеты против Советского Союза. Следовательно, у Советов будет намного меньше соблазна вообще использовать ядерное оружие. Решительным аргументом для меня было как раз то, что заставило меня не принять взгляды президента Рейгана о мире, свободном от ядерного оружия. Получалось, что нельзя сдерживать исследования по СОИ, как и нельзя предотвратить исследования в области новых видов оружия массового поражения. Мы должны быть в этом первыми. Науку нельзя остановить: она развивается, даже если ее не замечать. Внедрение СОИ, как и внедрение ядерного оружия, должно тщательно контролироваться и обсуждаться. И исследования, которые обязательно включают в себя испытания, должны продолжаться.
Тема СОИ была основной на моих переговорах с президентом Рейганом, когда я поехала в Кэмп-Дэвид 22 декабря 1984 г., чтобы доложить американцам о моих переговорах с господином Горбачевым. Тогда я впервые услышала, как президент Рейган говорит о СОИ. Он говорил взволнованно. Он подчеркнул, что СОИ станет защитной системой, и в его намерения не входит завладеть односторонним преимуществом для Соединенных Штатов. Помимо этого он сказал, что если СОИ будет успешна, он будет готов развернуть ее в международном масштабе, чтобы она служила всем странам. Об этом он сказал господину Громыко, советскому министру иностранных дел. Он подтвердил свою конечную цель: полностью избавиться от ядерного оружия.
Меня поразила мысль, что Соединенные Штаты готовы отказаться от завоеванного лидерства в технологии, сделав ее доступной в международном масштабе. Но я не задала вопрос напрямую. Вместо этого я сосредоточилась на тех областях, где была согласна с президентом. Я сказала, что необходимо продолжать исследования, но что если дело дойдет до необходимости решения вопросов о производстве и использовании оружия в космосе, тогда ситуация изменится. Поскольку размещение будет идти вразрез и с Договором об ограничении ПРО 1972 г., и с Договором о космосе 1967 г., оба соглашения придется пересмотреть.
Я также объяснила свою озабоченность возможным промежуточным эффектом СОИ на доктрину сдерживания. Но я признала, что, возможно, в полной мере не располагаю информацией обо всех технических аспектах и желала бы узнать больше. Мне хотелось проверить позицию американцев, чтобы больше узнать об их намерениях, и чтобы удостовериться, что они хорошо продумали последствия предпринимаемых ими шагов.
То, что я услышала, обнадеживало. Президент Рейган не делал вид, что они уже знают конечный результат, но он подчеркнул, что желание не отставать от Соединенных Штатов окажет экономическое давление на Советский Союз. Он утверждал, что существует предел тому, как долго может идти советское правительство по пути ограничений потребностей людей. Как это часто бывало, он инстинктивно уловил главное. Как он и предвидел, Советы вынуждены были отказаться от борьбы за военное превосходство. Но это, конечно, все в будущем.
Тогда я стремилась к согласованной позиции по вопросу СОИ, которую поддерживал бы и президент. Во время разговора с национальным советником безопасности Бадом Макфарлэйном я уже записала четыре пункта, казавшиеся мне ключевыми. Потом мои чиновники добавили детали. Президент и я приняли текст, который составил наш курс. В основной части моего заявления говорилось: «Я сообщила президенту о моей твердой убежденности, что нужно начать программу исследований СОИ. Научные изыскания, конечно, разрешены существующими американо-советскими договорами; и мы, конечно, знаем, что русские уже имеют свою собственную программу исследований и, по мнению США, уже пошли дальше научных исследований. Мы приняли четыре пункта: (1) целью США и Запада было не достижение превосходства, а сохранение баланса; (2) развертывание системы СОИ, ввиду обязательств договора, должно стать предметом обсуждения; (3) общая цель заключается в совершенствовании сдерживания; (4) переговоры между Востоком и Западом должны стремиться к достижению безопасности при сокращенных количествах наступательных систем с обеих сторон. Это станет целью американо-советских переговоров по контролю над вооружениями, которые я тепло приветствую».
Я впоследствии узнала, что Джордж Шультц считал, что в тексте заметна большая уступка, которую мне удалось получить у американской стороны; но на самом деле это дало им и нам ясный курс и помогло успокоить европейских членов НАТО. Хорошо поработали!
В марте 1985 г. умер господин Черненко, и господин Горбачев стал советским лидером. Снова я поехала в Москву на похороны, погода была, пожалуй, еще более холодная, чем во время похорон Юрия Андропова. Вечером у меня был почти часовой разговор с господином Горбачевым в Кремле. Обстановка была более формальной, чем в Чекерсе, дополненная молчаливой язвительностью господина Громыко. Но я объяснила им значение курса, принятого президентом Рейганом и мной в Кэмп-Дэвиде. Стало ясно, что в вопросе контроля над вооружениями Советы были поглощены проблемой СОИ.
Как мы и ожидали, господин Горбачев привнес в советское правительство новый стиль. Он открыто признал ужасное состояние советской экономики, хотя тогда еще использовал методы господина Андропова, ориентированные на большую эффективность, а не на радикальную реформу. Спустя год никакого улучшения условий жизни в Советском Союзе не намечалось. Как описывал обстановку в одном из своих первых донесений наш новый (кстати, первоклассный) посол в Москве Брайен Картледж, «варенье на завтра, а тем временем сегодня водки не будет». Явным холодом повеяло в отношениях Великобритании с Советским Союзом в результате санкционированной мной высылки занимавшихся шпионажем советских чиновников. Измена Олега Гордиевского, бывшего старшего офицера КГБ, означала, что Советы знали, как хорошо мы информированы об их деятельности. У меня было несколько встреч с господином Гордиевским, и я неоднократно пыталась добиться, чтобы Советы выпустили его семью к нему на Запад. Это произошло только после неудавшегося путча в августе 1991 г.
