Я сидела за столом в Кремле напротив господина Горбачева, а между нами стояла высокая ваза с цветами. Меня сопровождали только один член моего коллектива и переводчик. Стало ясно, что господин Горбачев собирается выговорить мне за мою речь на заседании Центрального совета Консервативной партии. Он сказал, что, когда советские лидеры изучали ее, она напомнила речь Уинстона Черчилля в Фултоне (о «железном занавесе») и доктрину Трумэна.
Я не извинялась, а сказала, что есть еще один пункт, который я не упомянула в своей речи, но упомяну сейчас. Речь шла о том, что у меня нет свидетельств, что Советский Союз отказался от цели добиться мирового господства коммунизма. Мы на Западе наблюдаем советскую подрывную деятельность в Южном Йемене, в Эфиопии, в Мозамбике, в Анголе и в Никарагуа. Мы видели, как Советский Союз поддерживает Вьетнам в его завоевании Камбоджи. Мы видели оккупацию Афганистана советскими войсками. Естественно, мы поняли, что мировой коммунизм все еще следует своей цели.
Затем я продемонстрировала, что читала речи господина Горбачева так же внимательно, как он читал мои. Я сказала ему, что считаю его январскую речь на заседании Центрального Комитета чрезвычайно интересной. Но я хотела знать, последуют ли за вводимыми им внутренними переменами перемены во внешней политике Советского Союза. Я добавила, что не ожидала, что будем вести такое горячее обсуждение, едва начав беседу. Засмеявшись, господин Горбачев ответил, что приветствует «ускорение», и доволен, что мы разговариваем откровенно. Разговор был долгим и касался самых разных вопросов, в том числе сути различий между западной и коммунистической системами. Я описывала их как разницу между обществами, где власть была рассредоточена, и обществами, в основе которых лежали контроль из центра и ограничение.
После обеда обсуждение стало более информативным. Он объяснил мне проводимые им экономические реформы и проблемы, которые перед ним стояли. Это привело к теме технологии. Он заявил, что уверен в способности Советского Союза разрабатывать компьютеры. Но меня было трудно убедить. И это привело снова к СОИ, и господин Горбачев пообещал, что в этом Советы будут соответствовать, но не сказал, каким образом.
Затем я подняла вопрос о проблеме прав человека, и в частности обращения с евреями. Я также подняла вопрос об Афганистане, и у меня возникло впечатление, что он не знал, как выйти из положения. Наконец, я перечислила пункты, по которым, как я считала, мы достигли соглашения, чтобы включить их в официальный отчет о нашем обсуждении, и он согласился, что это улучшило взаимоотношения между нами и добавило уверенности друг в друге. Но время было уже очень позднее. Гости уже начали собираться на официальный прием, на котором я должна была выступать. Поставив дипломатию выше моды, я отменила свои планы вернуться в посольство и переодеться: я пошла на прием в коротком шерстяном платье, в котором проходила весь день. Я чувствовала себя как Ниночка{ Семейство американских трехступенчатых твердотопливных баллистических ракет, размещаемых на подводных лодках (Прим. автора).} наоборот.
Вторник начался довольно скучным совещанием с премьер-министром Рыжковым и другими советскими министрами. Я надеялась больше узнать о советских экономических реформах, но мы снова завязли в контроле над вооружениями и в вопросах двусторонней торговли. Намного более интересным для всех участвующих было интервью, которое я дала трем журналистам советского телевидения. Позднее я узнала, что оно оказало огромное влияние на советское общественное мнение. Большинство вопросов касалось ядерного оружия. Я защищала курс Запада в целом и сохранение ядерного сдерживания, напомнила о значительном советском превосходстве в традиционном и химическом оружии, указала, что Советский Союз опережает Соединенные Штаты в противоракетной обороне.
Простой русский народ никогда не слышал, чтобы кто-либо упоминал эти факты. Они впервые узнали об этом от меня. Интервью выпустили в эфир по советскому телевидению полностью, и впоследствии я считала это доказательством, что моя уверенность в элементарной неподкупности господина Горбачева была уместна. В тот вечер Горбачевы устроили ужин в старинном поместье, которое много лет назад было перестроено под приемы иностранных гостей. Атмосфера напоминала Чекерс. В комнатах, которые показывал нам господин Горбачев, курили, пили и спорили Черчилль, Иден, Сталин и Молотов. Нас было немного. Горбачевы пригласили только Рыжковых, которые не принимали активного участия в разговоре.
Ярко пылающий дровяной камин, как в Чекерсе, освещал комнату, в которую мы позже перешли для решения мировых проблем за кофе и ликерами. Я увидела два интересных примера того, как подверглись сомнению старые марксистские догмы. Я спровоцировала спор между Горбачевыми в определении понятия «рабочего класса», о котором мы столько слышали в советской пропаганде. Я хотела узнать, как в Советском Союзе определяли ту систему, о которой старинная польская поговорка гласит: «Мы притворяемся, что работаем, а они притворяются, что платят нам». Госпожа Горбачева считала, что любой, кто работает, независимо от рода деятельности или профессии, является рабочим. Ее муж вначале доказывал, что рабочим классом считаются только «синие воротнички», но потом передумал и сказал, что это в основном исторический термин, который должным образом не охватывает разнообразия сегодняшнего общества.
Второе указание на отход от старых социалистических догм я наблюдала, когда господин Горбачев сказал мне, не вдаваясь в детали, об обсуждении планов по увеличению доходов населения с тем, чтобы заставить людей платить за государственные услуги, например здравоохранение и образование. Неудивительно, что этим планам, какими бы они ни были, не суждено было сбыться.
На следующее утро у меня был завтрак с рефьюзниками{ Отказники, этот термин обозначал советских граждан, получивших от властей отказ в разрешении на выезд из СССР. (Прим. ред.)} в посольстве Великобритании. От них я услышала тревожный рассказ о героизме людей, подвергавшихся мелким, но постоянным гонениям. В то же утро я улетела из Москвы в Тбилиси, город в Грузии. Я хотела посетить, помимо России, и другую советскую республику и знала, что Грузия представляет собой большой культурный и географический контраст.
Это был мой самый увлекательный и важный иностранный визит. В те проведенные в Советском Союзе дни я ощущала, как у коммунистической системы почва уходит из-под ног. В голову пришло такое изречение де Токвиля: «Опыт показывает, что наиболее опасный момент для плохого правительства наступает тогда, когда оно приступает к реформам». Оказанный мне теплый прием, сердечная благосклонность русского народа и уважительное отношение советского руководства во время переговоров свидетельствовали о коренных изменениях. Западная система свободы, которую олицетворяли Рональд Рейган и я, все больше становилась господствующей. Я чувствовала, что скоро произойдут большие изменения, но я даже представить себе не могла, как быстро они нагрянут.
Глава 29
Привести мир в порядок
Перевод Гохмарк Э.Ю.
Страны Дальнего, Ближнего и Среднего Востока и Африки: дипломатия и визиты 1984–1990 годов
Будучи в оппозиции, я сомневалась в ценности публичной дипломатии. В какой-то степени сомневаюсь и до сих пор. Моя политическая философия основана на глубоком скептицизме по поводу способности политиков изменить основы общества: они способны только создать почву, на которой людские таланты и добродетели взращиваются, а не подавляются. Так же и в международных отношениях: реалии власти не преобразуются в результате встреч и взаимопонимания между главами правительств. Страна со слабой экономикой, нестабильной социальной базой или неэффективной администрацией не может все это компенсировать амбициозной дипломатической программой. Вместе с тем мой опыт премьерства убедил меня, что умело проводимая внешняя политика, основанная на силе, может увеличить влияние страны и способствовать прогрессу в разрешении мировых проблем. С течением лет я все больше усилий вкладывала в международную дипломатию.
Зарубежные визиты давали возможность встречаться с главами правительств на их собственной территории. Эти визиты давали мне возможность увидеть, как те, с кем я имела дело в клинической атмосфере больших международных конференций, вели себя на самом деле. На Дальнем Востоке основные долгосрочные вопросы касались будущей роли и развития политической и военной супердержавы Китайской Народной Республики, экономической супердержавы Японии; Великобританию, прежде всего, волновало будущее Гонконга.
На Среднем и Ближнем Востоке это была ирано-иракская война с ее подоплекой дестабилизирующего мусульманского фундаментализма, который унес больше жизней и принес больший экономический вред. Но я всегда чувствовала, что еще более важным является арабо-израильский конфликт. Именно он препятствовал появлению, по крайней мере до войны в Персидском заливе, прочного блока уверенных в себе прозападных арабских государств, которым больше не нужно оглядываться, беспокоясь о том, что их критикуют за бедственное положение безземельных палестинцев.
