в интимном круге царской фамилии. К Тургеневу не заехал по незнанию его дачи, Лонгинов переходит в Москву на службу и жительство. Дрентельна отправляют командовать запасной бригадой в Золотоношу, тяжко расстаться с этим золотым человеком, верным другом и превосходным собеседником, — мы будем переписываться. По крайней мере он будет вдалеке от пуль вражеских, что ему не по нутру, но всем его любящим (а его все любят) приятно. На днях я видел Ванновского во сне, будто вернувшимся из-под Силистрии[671], плешивым и попавшимся мне у Луи, где мы расстались в последний раз. Сколько разбросано дорогих людей, и где найти новых! Помню, что во сне я со слезами целовал Ванновского. Финляндцев ведут в окрестности Систербека[672], где боятся нападений. Чарльз Непир уже прошел тремя эскадрами мимо Ревеля, Краснокутский говорит, что бомбардирование Кронштадта может случиться, но, вероятно, издали. По всей дороге к Нарве расположены войска, но у нас в Гдовском уезде ни одного солдата, спокойствие адское, тишина невозмутимая: здесь только жить людям, измученным душою. Самая большая забота об урожае, и, кажется, урожай будет хороший.
Переезд до деревни был не дурен, у Бландовой слушал музыку, видел хорошенькую Mathilde, познакомился с девицей Кизевицкой, типом лифляндки, по-старому приходил в восторг от древнего дома и состроил планы для приобретения дубового шкапа и одного знакомого мне женского портрета в овальной раме.
Воскресенье, 6 июня. С. Мар<иин>ское.
Журнал почти прекращен на время по весьма понятной причине. То, что я делал прошлый год в деревне, то я делаю теперь и еще буду делать в течение нескольких месяцев. Те же удовольствия, те же тревоги (их несколько прибавилось), те же соседи и те же развлечения. Разница в неважном. Не для увеселения и событий приезжаю я в свою лабораторию, вся задача в том, чтоб трудиться не скучая, наработать поболее и запастись здоровьем. Об роскоши жизненной помышлять нечего.
Лето стоит превосходное, и, что замечательно, — у нас будет урожай всего, вещь редкая в этом крае. Еще одна особенность, это необыкновенное спокойствие дворян и народа, о делах войны говорят редко, и все убеждены не только в счастливом, но и скором ее окончании. Какая-то особенная атмосфера тишины нас облекает. Мейер, если не врет, говорит, что слышал своими ушами пальбу в день гангеудского дела[673], а мы здесь и покойны и отдалены от тревог, будто живем на Лене.
Работы мои изменились радикально против прошлого года. Вместо скучных этюдов по части истории литературы пишу (с охотой и, кажется, успехом) «Легенду о Кислых водах», деревенский рассказ[674] и пылаю желанием приступить к другим созданиям фантазии чистой. В день исписываю листов около трех голландской бумаги и работаю упорно, хотя иногда глаза возмущаются. Видел эти дни Томсонов и Мейера, они опустились за год и как будто позагрязнились, по крайней мере, второй явился страшным неряхой.
Воскресенье, 13 июня.
Сегодни ровно год, как я начал писать журнал. Вчера вечером, ровно через год после моего прошлогоднего появления в деревню, я окончил «Легенду о Кислых водах», из которой вышла большая повесть, объемом с «Жюли». Внимательно обозрев эту новую вещь, произношу о ней следующее суждение. Она очень занимательна и будет иметь успех, если ее не изуродуют в цензуре. Интрига сплетена отлично, завязывается и развязывается самым непринужденным образом, раззадоривая интерес читателя всеми средствами. Прогресса отрицательного весьма много, иначе, впрочем, и быть не может: все, что года могут дать, мне дано. Нет неровностей, бесцветных лиц в виде Фифа или Германа, лиц идеально эффектных на добро и зло, вроде Армгольда[675], нет злодеев, имеющих вид общего места. Иные лица новы, например Давид, Койхосро, отчасти Барсуков, другие подправлены и подмазаны тщательно, ни от одного не отошел я, махнувши рукой и говоря: «оставайся тенью, из тебя нечего сделать». Картины природы хороши, но не знаю, понравятся ли они людям, не видавшим Кавказа. В этих картинах есть частица излишней яркости и шарлатанства. Зато пламени меньше и женское главное лицо выезжает только на одной своей красоте и занимательном положении. У Лиди нет преданности и boyishness[676] Жюли, Полинькиной неразвитости, энергии Лолы и чувственности Жанеты[677]. Создана она головой, а не сердцем, но создана довольно умно и ловко, только строгий критик приметит ее слабости. В слоге, я думаю, нет прежней сильной жилки. Мне, кажется, ловко удалось перепутатъ манеру рассказа сухого с изложением сцен и тем облегчить себе работу. Однако медленность исполнения показывает, что работа не могла назваться легкой. Вообще «Легенда», принимая в соображение ее объем, есть самая правильная из моих вещей. Все, что можно было изгнать с помощью анализа и ума, я изгнал безжалостно, оградив тем весь труд, от приторности, однообразия и аффектации. Шлифовка подробностей займет около недели, ее надо выполнить с добросовестностью, и потом приступить к повести «Любовь и вражда», отличной по замыслу.
Среда, 16 июня.
Сегодни проводили баронессу Вревскую, Машу и мисс Пирс, которая мне очень нравится. Была буря, дождь и ветер, прежний сирокко перестал дуть, и, кажется, жар поспадет, а то эту и прошлую неделю термометр в 8 1/2 часов утра в комнате показывал 30 градусов, у Обольяниновых на солнце было 39. В воскресенье обедали у нас Аграфена Федоровна с Марьей Николаевной, Вревская и m-me Блок Ариадна Александровна, которая сложена восхитительно. Я давно уже потерял вкус к маленьким женщинам, на опыте убедясь в их дурной конструкции. С воскресенья глаза стали болеть менее, может быть, оттого, что работаю я с меньшим остервенением. Писал к Григорию, Гаевскому и Некрасову, к Григоровичу и Ростопчиной. В газетах читал описание сшибки при Гамле-Карлеби, история баркаса, облитого кровью, и лейтенанта, перебитого ядром пополам, глубоко меня зацепила. Вот как добывается слава, и надо видеть, с какой любовию какой-то Барановский[678] из Гельсингфорса описывал все эти сцены! Какие еще звери мы — люди XIX столетия, и как тяжко жить человеку, с чего-то думавш<ему> всю жизнь, что время войн и убийств прошло для нас! Сожжение безвинных и безоружных городов, грабежи на море, ожесточение, ложь и ругательства со всех сторон, клеветы на Россию, — все это грустно и обидно. С удовольствием прочел о последнем долге, отданном в Одессе умершему капитану Тайгери[679]. Наше правительство ведет себя отлично, и даже газеты наши, сравнительно говоря, не так подлы. Но все-таки грустно. 6, 7, 8, 9 и 11 Мейер слышал пальбу вдали, и баронесса сегодни слышала что-то
