Как-то раз он сказал Люту:
— Я привел в твой дом слишком много людей. Я выстрою себе новое жилье.
Если ты не против, оно будет недалеко от твоего, но только поближе к реке…
Он уже и место присмотрел для этого дома. Он выстроит его сам. Тогда все увидят, что он и это умеет не хуже других. Он насыплет и укрепит теплые земляные стены, вкопает по сторонам очага раздвоенные столбы и увенчает их крышей. Он назовет свой дом Домом Радости — Гладвин. А на крышу, как в Торсфиорде, прибьет гордые оленьи рога.
Может быть, тогда прежний северный дом перестанет сниться ему по ночам.
А если ему повезет в летнем походе, возле дома заведется скотина и один-два раба. Тех рабов никто не будет обижать, они раздумают убегать и приживутся, и Смэрна будет посылать их за водой.
Но всего больше Видга мечтал о корабле.
Когда-нибудь у него будет дружина и настоящий длинный драккар, но покамест следовало обзавестись хотя бы лодкой. Без лодки он чувствовал себя все равно что босым. Он всю зиму присматривал в лесу подходящие деревья и разделывал их на доски. Орудовал одним топором: чтобы выходили плотными и впитывали поменьше воды.
Он предполагал выстроить свою лодку и спустить ее на воду, как только кончится ледоход. Но пожар не пощадил этих надежд, и он бродил со своими перевязанными руками и не знал, куда себя деть.
Они сидели со Смиренкой на берегу реки. Ей было с ним хорошо и спокойно и радовала всякая мелочь. И не надо бояться, что вот сейчас вытянут по спине палкой и назовут невольницей. И не стоял за плечом желтолицый злющий Щелкан…
А Видга смотрел на реку, почти закрыв рукой глаза. Когда Смиренка спросила его, почему он так смотрел, он ответил:
— Так не видно того берега и кажется, что там уже море.
Как-то зимой они с Лютом свалили на дрова стройное дерево и забыли о нем. Настала весна… и срубленное дерево зацвело. Обгоняя собратьев, оно торопилось дать семена. Дерево знало, что погибнет, потому что у него не было больше корней.
Рубанком звалось острое плоское лезвие на двух изогнутых ножках, плотно всаженных в деревянный чурбачок. Видга бережно выглаживал им длинные упругие доски. Потом приспосабливал их к деревянному скелету, стоявшему в сарае. И накрепко пришивал распаренными еловыми корнями. Такая лодка не побоится волны.
Даже морской.
Любопытно было всем! А особенно деду Вышке, великому умельцу во всем, что касалось до дерева. За свою долгую жизнь он смастерил не одну лодку и даже не десять. Но все были не таковы. Обычно дед Вышко выдалбливал их из цельного ствола. А если не мог найти дерева достаточной толщины — выращивал лодку прямо в лесу. Распирал клиньями живой ствол и заставлял его раздаваться вширь…
Видга же сооружал что-то вроде насада: вырубил из бревна хребтину-киль, из прочных кривуль — штевни для носа и кормы. Приладил ребра-шпангоуты и теперь обшивал… Смиренка подавала ему пухлый, в три нитки, шнур из коровьей шерсти.
Видга пропитывал его горячей смолой и закладывал между досок. А доски заходили одна за другую, как рыбья чешуя.
В сарае рос диковинный и красивый кораблик с поднятыми носом и кормой.
Длинный и стройный, настоящий маленький драккар. Точь-в-точь как та прежняя лодка, что скучала без хозяина в Урманском конце…
Скегги трудился в сторонке над деревянным страшилом, которое должно было украсить его нос. Юному скальду умения было не занимать. Уже глядели свирепые очи, щерилась клыкастая пасть. Топорщился воинственный гребень. А еще Скегги выжжет на бортах и на веслах могучие руны. И тогда не будут страшны ни шторм, ни враги…
— А как назовешь? — не отставал от Видги неугомонный Мал.
— Дрэки, — отвечал перемазанный в смоле строитель.
— Это что?
Видга терпеливо объяснил. И мальчик помчался рассказывать деду Вышке:
— Деда! Змей Горынич!
Как-то Люту пришлось съездить в город одному. Вернувшись, он долго смотрел на упоенно работавшего Видгу. Потом подошел, ведя коня, и проговорил:
— Слыхал ли, Витенег? Князь отцу твоему со товарищи домой поехать позволил.
…Четыре загнутых конца небес лежали на широких спинах четырех карликов: Аустри, Нордри, Вестри и Судри. Необъятен был между ними населенный мир. Но, как видно, всюду творилось одно…
Во всякой стране, где бы она ни лежала — на западе, на севере, на юге, на востоке, — рано или поздно рождался вождь, превосходивший всех прочих не только жадностью, требовавшей владений и богатств, но и силой, что-бы их взять…
С тех самых времен, когда Боги правили на земле и странствовали среди людей, не переводились в Норэгр вожди. Эти хевдинги никого не боялись и ни на кого не смотрели снизу вверх. По роду и достатку одних величали конунгами, других — ярлами, третьих — херсирами. Тот, кого сгонял с земли удачливый сосед, садился на корабль и делал своим одалем море. И называл себя хозяином Лебединой Дороги — сэконунгом! И ни в ком не видел себе ровни.
И было так много сот зим.
Пока в Вестфольде, на юге страны, не появился на свет Харальд сын Хальвдана, из рода Инглингов. После его прозвали Косматым.
Должно, не зря гардские порядки с самого начала так напомнили Халльгриму родину! Не зря столь знакомым показался и сам Торлейв Мстицлейвссон, и хирдманны, следовавшие за вождем. И тот конунг-неприятель, живший по соседству.
Вот только вместо бескрайнего моря здесь простирались поля и леса. И не корабли несли воинов на врага, а резвые кони…
И свой Харальд конунг сыскался в Стране городов. Пусть даже он родился не здесь, а по ту сторону Восточного моря. Венды никогда не были гардцам чужими. И этот конунг тоже поднял боевое знамя, собирая под него всех, у кого хватало отчаянного мужества связать с ним свою судьбу. А пожелал он не ограбить соседа, живущего за мысом. Не сходить набегом в другую, более обильную страну.
Думал вендский Хререк конунг великую думу: собрать воедино не город и не два, целую страну…
А с южной стороны, что мог, греб под себя далекий хазарский царь. А в Киеве городе, на берегу Днепра, сидели братья-князья, называвшие себя на хазарский лад — хаканами. И ни в жадности, ни во властолюбии северным и восточным соседям своим не уступали нисколько.
Почти ровно год прожил в Гардарики Халльгрим Виглафссон. Всего только год. Может, поэтому кое-что ему было виднее, чем самим гардцам. Конунгу он того не сказал бы ни за что. Но сам был уверен: пусть не захотел Торлейв сын Мстицлейва добром присоединиться ни к одной из нарождавшихся держав — а только рано ли, поздно ли подомнут и Круглицу, и Кременец.
Лаской или таской, а заставят позабыть прежнюю вольность. Быть им за щитом и под рукою у более сильного. У того, кто надежно сумеет оборонить от врага, но и мзды за это потребует немалой. Ну то есть в точности так, как сам конунг обошелся с финнами Барсучьего Леса.
