А молодому царю, сыну прежнего, надели на шею веревку. И, затянув хорошенько, спросили: сколько хочешь править? Столько-то и столько-то лет, — полузадушенно прохрипел новый хакан. И вступил на престол, заранее зная, что его убьют точно в назначенный срок. Если только прежде он не умрет сам.
Ибо иначе оскудеет божественная сила хакана и удача оставит народ…
Между тем солнце ходило по небу с каждым днем все выше и веселей. Еще немного, и польют теплые весенние дожди. Вскроется, полезет на берега Медведица. А там заворочается, загрохочет льдинами сама великая Рось…
Князь Радим не умер. Раны его заживали. То ли помогло чудодейственное лекарство асиль, то ли впрямь сыскалась в князе могучая сила, на которую так надеялся Абу Джафар. Одно было ясно: давно бы ему спать под курганом, если бы не Нежелана-поляница. Слепой Радим узнавал ее по шагам. Он давно уже переименовал ее в Ненагляду и только жалел, что не насмотрелся вдоволь на ее красоту, пока имел глаза.
И еще он говорил, что это раньше он был темен, а ныне прозрел…
Частым гостем стал в Новом дворе боярин Вышата. Дочь встречала его радостно, ластилась к отцу, чувствуя себя виноватой. Всякий раз уговаривала посидеть подольше. Сама, однако, домой не шла. Мало-помалу Вышата вроде как привык, что не далее лета проводит ее в Круглицу. Но заметно тяжелее сделался его шаг, и гладкая палка, с которой он и раньше не расставался, теперь была нужна ему не только для красы.
Любима же поминать при нем было опасно…
Полные дни сиживал он у Радима. И нередко они беседовали втроем, потому что к Радиму заглядывал Хельги Виглафссон. Радим ему нравился, Вышату он терпел, Чуриле молча кланялся. Княгиню Звениславку всякий раз останавливал, спрашивал, как здоровье и не надо ли ей чего.
Радим ощупывал его секиру, примерял ее к руке и в который раз просил рассказать о поединке с Рунольвом.
Зима сдавала все больше. На глазах уступала теплу. Скоро, скоро в каждой избе хозяйки примутся месить пухлое сладкое тесто и вылепят из него маленьких птиц. Потом этих птиц обмажут медом и пойдут с ними за городское забрало закликать в гости весну. На утренней заре расстелят в поле чистый новый холст, положат на него душистый пирог и оставят все это в дар матушке Весне. Пусть она, краса ненаглядная, отведает угощения, оденется в новину и уродит взамен добрый хлеб и долгий лен…
А там сожгут страшное чучело — злодейку Морану. И напекут в честь Солнца блинов, румяных и круглых, как оно само.
А там сойдет снег и настанет пора бросить в землю зерно. И незримо поскачет по полям на белом коне юный Ярила. Босоногий, похожий на девушку, в белом плаще, в венке из цветов, с житными колосьями в руке… Никто не увидит его, но почувствуют все: по смятению в сердце, по неясной тоске, той самой, что гонит прочь сон и заставляет молодых девушек на ночь глядя продевать косу в висячий замок и с волнением обращаться к еще неведомому жениху:
— Приди, милый, приди во сне ключика попросить…
И даже старый Щелкан начнет доставать и нюхать высохший пучок пахучей степной травы, что осенью привез ему Лют.
Скегги сын Орма, ходивший к роднику за водой, распахнул двери и закричал:
— Гроза собирается, Видга хевдинг, промокнешь!
В круглолицем мальчишке не узнать было прежнего заморыша.
Лют и Видга охорашивались, окончательно приводили в порядок оружие и одежду. День этот был необыкновенным: накануне у молодого князя родился маленький сын.
В его доме еще не успели позакрывать двери и сундуки, отворенные настежь для облегчения трудов юной княгини. А счастливый Чурила уже отправился к дубу, в святилище, и своими руками принес в жертву быка. Жертвенной кровью напоили землю, а череп зверя с рогами повесили на ограду: пускай заодно неповадно будет и всякой скотьей болезни. Мясо же сложили в телегу и отвезли в Новый двор.
Большой праздник будет нынче в княжеском доме!
Двоим отрокам надлежало быть на том пиру. Только место их было не за накрытыми столами, не среди веселых гостей. Изобильные яства они лишь понюхают… Лют встанет подле князя и станет следить, чтобы не скудела перед ним еда-питье. А Видга в числе прочих отроков устроится возле двери. И будет приглядывать, как бы Вышата Добрынич во хмелю не обидел кого из урман, а Органа не вцепился бы в глотку заезжему хазарскому купцу…
Есть и пить отроки станут потом. Все подчистят, что останется на широких деревянных блюдах. И сами поедят, и домой отвезут.
Лют выглянул наружу, посмотрел на небо:
— Так и так ехать надо. Может, успеем еще до грозы?.. За зиму он еще больше вытянулся и возмужал. Чтобы поцеловать сына, Долгождана поднялась на цыпочки. Видга вывел коней, и они тронулись со двора.
И вновь разогнал свою огненную колесницу чернокудрый, золотобородый Перун! Бесстрашно мчался он в смертную битву с Чернобогом, на всю зиму замкнувшим влажные, животворные недра облачных гор!
Ветер и тот притих в ожидании бури, воздух сделался неподвижен и густ.
Тяжкими быками наступали из-за края земли налитые синевой облака. Дружно впрягшись, волокли они неохватное решето, полное чистой дождевой воды. Прочь из белых лап злодейки зимы, на землю, на луга и поля!.. Но Чернобог сдаваться не спешил, и в тучах шел бой. Летели вороные жеребцы Перуна, грохотали ободья колес, взвивалась и рушилась пламенная секира, зажатая в божественной деснице… Отзвуки небесной битвы, гремевшей еще далеко, заставляли коней вздрагивать и пугливо настораживать уши.
Грозовой мрак затопил округу, когда они только-только покинули лес.
Отроки поняли, что дождя уже не обгонят.
Первый удар располосовал небо. Пылающая молния вонзилась совсем недалеко, и Лют спрыгнул с коня, обнял его голову. Конь почувствовал себя под защитой и благодарно прижался к хозяину. Видга еле успел закутать голову своему — и небеса над ними разверзлись.
— Лица не прячь, умойся! — прокричал Видге Лют. — Первая гроза, сила в ней!
Молния за молнией били в ближний лес. Было у них там любимое местечко, и ради него-то они щадили дуб, красовавшийся на холме. Кузнецы издавна ходили туда за железной рудой. Тугие пальцы струй щекотали и гладили землю, призывая пробудиться от зимнего сна. Но твердь не откликалась, не спешила проснуться. И очень скоро дождь перестал быть ласковым. Бешеные порывы ветра принялись размахивать свистящими ветками деревьев, каждая капля превратилась в стрелу.
Гром катился по небу от края до края: Перун развоевался вовсю.
Отроки потихоньку брели к городу пешком. И Лют вдруг схватил Видгу за руку:
— Смотри!
Мир только что содрогнулся от чудовищного удара. Видга посмотрел туда, куда указывал Лют, и увидел ком яркого пламени, скользивший над землей на уровне груди человека.
