«Вот же стерва, фригидная потаскушка!» — подумал Кулл. Внешне он был спокоен, хотя понимал, что покрасневшее лицо говорит о буре гнева, бушевавшей внутри.
— Ну что, Джек Кулл, пойдем? — спросила Филлис и подозвала слугу.
Тот поднял ее портфель и вместе с Куллом последовал за ней к выходу.
На улице ее ожидал паланкин с четырьмя носильщиками, который покоился на длинных костях, ловко подогнанных друг к другу и покрытых кожей. Увидев Филлис, носильщики подняли носилки. Слуга положил портфель на один конец. Филлис забралась в паланкин и села, откинувшись на груду кожаных подушек, набитых листьями каменного дерева.
— Трогайте! — произнесла она.
Слуга пустился рысцой перед паланкином, выкрикивая: «Дорогу Коммутатору! Дорогу леди из Коммутатора!»
Уличная толпа расступилась. Одного вида телефонной трубки, которой размахивал слуга, было для них вполне достаточно. С Коммутатором шутки плохи.
Куллу пришлось воспользоваться другим видом транспорта. В иных обстоятельствах он испытывал бы гордость. Впервые его послали с таким важным заданием, что даже выдали билет на спиноэкспресс. Но сейчас он купался в лучах лишь отраженной славы. Ехать на закорках у человека, в то время как Филлис, эту замороженную шлюху, несли в паланкине, было все равно как если бы ему влепили пощечину.
Кулл вскочил на спину первому попавшемуся носильщику, крупному негру с длинными мускулистыми ногами, и обвил ногами его поясницу, а руками — плечи. Негр схватил его за коленки и припустился во всю прыть.
Он мчался так всю первую четверть мили, вторую четверть — чуть сбавив скорость, а затем, все более и более замедляя бег; последнюю четверть мили он уже трусил мелким шагом. К тому времени как они добрались до следующего носильщика, негр дышал шумно, как паровоз. Подождав, пока пассажир слезет, он замертво рухнул на камни мостовой.
Кулл вскочил на следующего человека, коренастого мускулистого блондина, и тот, как и предыдущий носильщик, несся со всей скоростью, на какую был способен, пока не подкосились ноги. И тогда он внезапно остановился и, отпустив ноги седока, дал тому возможность соскользнуть на землю. Так милю за милей Кулл продвигался вперед, и люди, теснясь, расступались перед ними. Перегон сменялся перегоном, пока мелькавшие по бокам наклонные гранитные здания и морды горгулий не поплыли перед глазами.
До места назначения Куллу оставалось еще ехать и ехать, но он уже пришел к выводу, что путешествовать таким образом — престижно это или нет — просто невыносимо. Тяжело, ох как тяжело сидеть на людях-лошадях, и седоки часто падали без чувств, когда в конце пути слезали с них. Но здоровье у них было отменное, и они быстро оправлялись, а кроме того, им не приходилось ездить далеко. Но у Кулла со здоровьем было неважно, а путь оказался неблизким. К концу путешествия его тело настолько одеревенеет и заболит, что заскрипят мышцы. Кожа на внутренней части бедер, где их сжимали руки носильщиков, горела. А еще его укачало — или растрясло (это уж как угодно). Ему трижды приходилось останавливать носильщиков и очищать желудок от съеденного супа.
Солнце вдруг потускнело, что происходило через каждые двенадцать часов по песочным часам. Но полностью не потухло, а продолжало едва тлеть — солнце стало луной.
Кулл ехал всю ночь, удерживаясь на очередных носильщиках; ноги его нестерпимо горели, а желудок качался, как маятник. И так всю ночь, а потом солнце снова внезапно вспыхнуло (здесь не было ни рассветов, ни вечерних сумерек). Он ехал весь следующий день, сделав лишь одну остановку, чтобы перекусить. Но он так устал, что не смог есть, и, поднеся ко рту каменную ложку, тут же уснул. Однако носильщик не дал ему спать, сказав, что надо ехать. Приказ. А потом Кулл понял, что спать можно при любых условиях.
Впрочем, какое там спать! В полусне он вскарабкивался носильщику на спину и проваливался в бессознательное состояние, пока его раскачивало и подтряхивало. Но и такой сон, на его беду, длился не более нескольких минут. Стоило носильщику пробежать путь до конца, как он стряхивал с себя ношу. Кулл падал, ударялся о камень и просыпался. Не успевая опомниться от удара, он с чьей-либо помощью карабкался на следующую спину. Колотившееся сердце и подстегнутая адреналиновая система удерживали его в бодром состоянии секунд, может, десять-пятнадцать. А потом он снова соскальзывал в бессознательную тьму, но только затем, чтобы вновь быть вырванным из ее глубин очередным болезненным падением, когда носильщик сбрасывал его со спины.
Жаловаться было бесполезно. Носильщик всегда отвечал, что не обязан осторожно спускать седока на землю и нянчиться с ним. Им не давали таких инструкций. Было ясно, что все «ломовые лошади», которые тащили на себе Кулла, ненавидели свою работу и считали ее унизительной и позорной. Они сдавали себя напрокат только потому, что работы на всех не хватало и лучше иметь такую, чем совсем ничего, а кроме того, носильщики имели возможность попасть в какую-нибудь организацию и даже надеяться на продвижение по службе.
Но Куллу подобное обращение порядком надоело, и он никак не мог понять, почему его общественное положение не так высоко, чтобы рассчитывать на определенные привилегии. Поэтому, увидев поблизости телефон Коммутатора во время одной из остановок, он позвонил Стенгариусу. Хриплым голосом он сердито пожаловался, рассказав обо всем: и о том, что его грубо сбрасывают на землю, и об ободранных коленях и носе, и о натертой коже. Мол, на его месте никто не стал бы терпеть подобное унижение. Дескать, своим бесцеремонным обращением с Куллом носильщики выражают презрение к Коммутатору, а это следует немедленно пресечь.
Последний довод убедил Стенгариуса. Он подозвал местного надзирателя и сказал, что ему следует сделать. Тот безоговорочно согласился. И позвонил другим надзирателям по пути следования Кулла. После этого носильщики спускали его на землю бережно и подсаживали на спину свежего бегуна.
К тому времени его стал занимать вопрос, почему он не воспользовался, как Филлис, паланкином. Он мог бы спать всю дорогу, растянувшись на мягком сиденье.
На следующей остановке Кулл снова позвонил Стенгариусу. Тот взорвался:
— Что ты себе возомнил? Только Первый Телефонист имеет право пользоваться паланкином. А тебе до него, как до луны! Возвращайся-ка в свое седло, Кулл, и скачи что есть духу! Не трать понапрасну время Коммутатора! И не думай, что за этот внеочередной разговор с тобой не поквитаются при ближайшем пересмотре заслуг!
— Слушаюсь, сэр, — покорно произнес Кулл.
Он не осмелился напомнить, что у женщины Первого Телефониста есть паланкин.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
