Потемкин, построивший целый флот, несомненно, сыграл свою роль в нагнетании напряженности. В декабре 1786 года он приказал Булгакову потребовать от турок прекращения провокаций в дунайских княжествах и на Кавказе. Он предлагал либо войну, либо гарантию необратимости русских приобретений в Причерноморье в обмен на безопасность Турции. Потемкин говорил с позиции силы, но старался не раздражать противника — иначе турки начали бы войну во время поездки Екатерины. Приехав в Херсон на встречу с Потемкиным в июне 1787 года, Булгаков говорил с ним о том, как избегать войны, а не как вызвать ее. В августе светлейший просил посла «выиграть еще пару лет».[760]
Потемкин покорил Сечь, Крым и Грузию, не потеряв ни одного солдата. Он знал, что в конце концов драться с турками придется, прскольку успехи России неуклонно усиливали их недовольство. Он часто говорил о войне, но стремился предотвратить ее, а его в конце концов обвинили в том, что своей агрессивной дипломатией он войну спровоцировал. Считается, что Россия пользовалась ослаблением Османов. Однако на самом деле со времени предыдущей войны Порта значительно усилилась в военном отношении. Если князь в чем и повинен, то лишь в том, что создал Черноморский флот и организовал поездку императрицы в Крым: два этих факта означали, что Россия вышла к Черному морю навсегда.
.Представление о том, что войны искали Османы и что именно они провоцировали Россию, также не вполне соответствует действительности. Разумеется, турки жаждали реванша и мечтали вернуть потерянные земли, но в конечном счете гонка вооружений была двусторонней, а провокации — взаимными. Обе стороны «закручивали гайки», и в конце концов обе оказались перед лицом войны, как следует к ней не подготовившись.
По возвращении в Константинополь русский посланник застал там настоящую военную лихорадку. 1 июня 1787 года Пизани сообщал, что великий визирь Юсуф-паша, поддерживаемый имамами и янычарами, «подстрекает чернь, чтобы запугать султана и внушить, что народ хочет войны, а в противном случае взбунтуется».[761] Армия насчитывала 300 тысяч человек. Ее удерживала только воля самого султана, долгое время склонявшегося к миру. Но Турцию подстрекали Пруссия, Швеция, Англия и Франция — Пизани сообщал, что ему в руки попал план Крыма, отпечатанный для французских офицеров.
Наконец дрогнул и султан. Порта выдвинула Булгакову заведомо невыполнимые требования — возврат Грузии и открытие турецких консульств в российских городах. Русский посол их отверг и 5 августа был арестован и заточен в Семибашенный замок. 20 августа турецкие суда атаковали два русских фрегата под Очаковом. После шестичасовой битвы русские корабли отошли. Началась новая русско-турецкая война.
«Я думаю, у тебя на пальцах нохгей не осталось, — писала Екатерина Потемкину 24 августа 1787 года, обсуждая военную стратегию и состав Военного совета, — всех сгрыз». В этот месяц их отношения вступили в новую фазу: с расширением театра военных действий и дипломатических сражений их письма стали длиннее. Они стали близки друг другу как никогда. Они переписывались как прожившие много лет вместе супруги, которым выпало на долю управлять огромной страной. Любящие и часто раздражающие друг друга, они поверяли друг другу потаенные мысли, обменивались политическими идеями и сплетнями. Но князь, сидя в Кременчуге, мучился лйхорадкой и все больше погружался в ипохондрию. Что бы о нем ни рассказывали, он не пренебрегал своими обязанностями, но чувствовал, что почти не в силах справиться с той властью, которую сосредоточил в своих руках. Это беспокоило Екатерину: «Как ты все сам делаешь, то и тебе покоя нет».[762]
После Петра Великого Потемкин стал первым главнокомандующим одновременно и сухопутными и морскими силами на нескольких фронтах. Как военный министр, он отвечал за все границы, от шведской до китайской. Туркам противостояли две армии. Князь командовал главной, фельдмаршал Румянцев — второй, Украинской, на молдавской границе. Кроме того, Потемкин являлся адмиралом Черноморского флота. На Кавказе и на Кубани ему подчинялись корпуса, сражавшиеся и с турками, и с чеченцами, и с черкесами под водительством Мансура. Ни одна из этих армий не могла похвастаться полной готовностью — утешало лишь то, что дела противника обстояли не лучше. Потемкин собирал силы и ждал 60 тысяч новых рекрутов. Ко всему этому, он должен был согласовывать действия с австрийцами и не забывать о русской политике в Польше.
Первой целью Османов было вернуть себе Крым, опираясь на крепость Очаков. Для этого требовалось сначала занять Херсон, а ключом к Херсону служил Кинбурн, маленькая крепость на косе, вдающейся в Лиман — широкое устье Днепра. Потемкин энергично командовал укрепительными мероприятиями. В Кинбурн он послал корпус под командованием своего лучшего генерала, Суворова. 14 сентября турки попытались высадиться под Кинбурном и были отброшены. Князь приказал флоту выйти из Севастополя и искать турецкие корабли, которые, как сообщали, встали в Варне. Лихорадка и депрессия подрывали силы Потемкина. «Болезнь день ото дня приводит меня в слабость». Он просил Екатерину передать командование обеими армиями Румянцеву: «естли б я занемог, то будет к кому относиться генералам».[763]
«Не дай Боже слышать, чтоб ты дошел до такой телесной болезни [...] чтоб ты принужден был сдавать команду графу Петру Александровичу Румянцеву, — отвечала Екатерина 6 сентября. — День и ночь не выходишь из мысли моей [...] Бога прошу и молю, да сохранит тебя живо и невредимо, и колико ты мне и Империи нужен, ты сам знаешь».[764] Она соглашалась, что до лета нельзя вести наступательных действий, но волновалась, не нападут ли турки слишком рано и сдержит ли Иосиф договорные условия.
Потемкин докладывал, что Суворов «служит и потом, и кровью», а «Каховский в Крыму полезет на пушку с равною холодностию, как на диван», советовал «ласкать англичан и пруссаков», предлагал послать в Средиземное море Балтийский флот, как в прошлую кампанию, и заканчивал: «...я в слабости большой, забот миллионы, ипохондрия пресильная [...] Право, не уверен, надолго ли меня станет».[765]
И тут пришла страшная новость. Князь узнал, что Черноморский флот, его любимое детище, залог российского могущества на юге, погиб во время шторма 9 сентября. Он чуть не сошел с ума от горя. «Я ни на что не годен [...] естли не умру с печали, то, наверно, все свои достоинства я повергну стопам твоим и скроюсь в неизвестности. Будьте милостивы, дайте мне хотя мало отдохнуть. Ей, He-могу».[766] В то же самое время, однако, армии формировались, маневрировали и снабжались продовольствием, а Кинбурн был уже готов к боям. Потемкин сделал все что мог, хотя физическое и душевное здоровье его сильно пошатнулось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
