несли ноги.
Женщина на барже всё ещё смеялась, когда он поравнялся с ней.
– Постирай саму себя, прачка! – кричала она. – Погладь свою морду утюгом и завейся, тогда ты сойдёшь за вполне приличную жабу!
Но мистер Тоуд не терял времени на ответы. Он хотел серьёзной мести, а не дешёвой победы в словесном поединке, хотя парочка слов вертелась у него на языке. Впереди он увидел, что ему было нужно. Прибавив скорости, он догнал лошадь, отвязал и отбросил от постромок бечеву, за которую та тянула баржу, легко вспрыгнул ей на спину и пустил галопом, наяривая пятками по бокам. Он свернул в сторону, покидая идущую вдоль канала дорожку для буксировки судов, и погнал свою кобылу по изрытой колеями деревенской дороге. А женщина на барже, бешено жестикулируя, кричала:
– Стой! Стой! Стой!
– Я эту песенку уже слыхал, – сказал мистер Тоуд, смеясь и продолжая понукать кобылу.
Лошадь, привыкшая медленно тянуть баржу, не была способна к продолжительным усилиям, и скоро галоп перешёл в рысь, а рысь в медленный шаг, но Тоуд довольствовался и этим, сознавая, что он движется, а баржа стоит. К этому времени он успокоился и овладел собой, потому что, как ему казалось, он совершил умный поступок. Поэтому ему было приятно медленно ехать по солнышку, пользуясь, где только удавалось, переулочками и боковыми дорожками и стараясь забыть, сколько времени прошло с тех пор, как он ел что-нибудь существенное, и вскорости канал остался далеко позади.
Они уже отмахали несколько миль, и мистера Тоуда стало клонить в сон на жарком солнце, когда лошадь остановилась, опустила голову и стала щипать траву. Проснувшись, мистер Тоуд с трудом удержался у неё на спине. Он огляделся и понял, что находится на широком выгоне, на котором, сколько хватало глаз, пятнами там и сям виднелись кусты ежевики. А совсем близко от него стояла крытая цыганская повозка, грязная и выцветшая, а рядом с ней на перевёрнутом ведре сидел человек, который сосредоточенно курил, вперив взгляд куда-то вдаль, в необозримый мир. Рядом с человеком горел костёр из хвороста, а над костром висел железный котелок, из которого доносилось бульканье и шипение и поднимался намекающий кое на что парок. А ещё оттуда доносились запахи – тёплые и разнообразные, которые сплетались друг с другом, свивались, клубились и соединились в конце концов в один сладостный запах, показавшийся мистеру Тоуду самой душой Природы. Мистер Тоуд теперь понял, что раньше он никогда не бывал по-настоящему голоден. То, что он ощущал с утра, было так, лёгким приступом малодушия. И вот оно явилось наконец, настоящее! Тут уж не могло быть никакой ошибки. И надо было что-то быстренько делать, иначе случится беда с кем-то или с чем-то. Он пристально оглядел цыгана, туманно соображая, что же будет легче: подраться с ним или каким-нибудь хитрым образом обмануть. Он принюхивался и принюхивался и глядел на цыгана, а цыган сидел, и курил, и смотрел на него.
Наконец цыган вынул трубку изо рта и заметил как бы невзначай:
– Хочешь, что ли, эту свою кобылу продать?
Тоуд был совершенно сбит с толку. Он не знал, что цыгане очень любят торговать лошадьми и никогда не упускают такого случая, и ещё он не учёл, что цыганская повозка всегда в движении, а для этого обязательно нужна лошадь.
Он не имел намерения обратить лошадь в деньги, но предложение цыгана облегчало ему путь к двум столь необходимым ему вещам – наличным деньгам и солидному завтраку.
– Что? – сказал он. – Чтобы я продал эту красивую молодую лошадь?! Нет, нет, это совершенно отпадает. А кто будет развозить бельё по клиентам в субботние дни? И потом, она слишком ко мне привязана, а я-то просто души в ней не чаю.
– Попробуй полюбить ослика, – сказал цыган. – Некоторые любят.
– Руби дерево по себе, – сказал мистер Тоуд. – Разве ты не видишь, что эта лошадь не для того, чтобы таскать повозку? Эта лошадь хороших кровей… частично. Не там, где ты на неё смотришь. С другой стороны, где тебе не видно. Это призовая лошадь. Она брала призы в своё время, давненько, правда, но всё равно это видно и сейчас, стоит только на неё поглядеть, если ты хоть что-нибудь понимаешь в лошадях. Нет, о продаже сейчас нет никакой речи. А любопытства ради, сколько ты собирался мне за неё предложить?
Цыган внимательно оглядел лошадь, потом он с равным вниманием оглядел мистера Тоуда и потом снова – лошадь.
– По шиллингу за копыто! – сказал он коротко и отвернулся, продолжая курить и вглядываясь в широкий мир, пока тот не подёрнулся синевой.
– Шиллинг за копыто?! – воскликнул Тоуд. – Погоди немного, я должен сообразить, сколько это получится всего.
Он слез с лошади, отпустил её попастись, усевшись рядом с цыганом, стал складывать на пальцах. Наконец он сказал:
– По шиллингу за копыто? Но это выходит ровно четыре шиллинга, и толечко! О нет! Я и подумать не могу получить четыре шиллинга за мою красивую молодую лошадь.
– Ладно, – сказал цыган, – я тебе скажу, что я сделаю. Я дам тебе пять шиллингов, а это будет ровно на три шиллинга и пять пенсов больше, чем это животное стоит. И это моё окончательное слово.
Мистер Тоуд посидел и серьёзно подумал. Он был голоден и без гроша, и неизвестно, на каком расстоянии от дома, а враги всё ещё, может быть, гонятся за ним. Тому, кто находится в подобном положении, пять шиллингов могут показаться изрядной суммой. С другой стороны, это вроде бы уж очень низкая цена за лошадь. Но опять же, лошадь ему самому досталась даром, таким образом, что бы он ни получил, оборачивалось чистой прибылью. Наконец он проговорил решительным тоном:
– Послушай, я тебе скажу, как мы поступим, и это уже моё окончательное слово. Ты мне даёшь шесть шиллингов и шесть пенсов из рук в руки наличными. А к тому ещё ты дашь мне столько еды, сколько я смогу съесть за один присест, разумеется, из этого вот твоего железного котелка, который испускает такие аппетитные и возбуждающие ароматы. За это я тебе отдаю мою молодую, полную сил лошадь с её прекрасными постромками и всем остальным в придачу. Если тебя это не устраивает, так и скажи, и я тут же уеду. Я знаю одного человека, который годами упрашивает меня продать ему мою лошадь.
Цыган долго ворчал, что если он ещё заключит парочку таких сделок, то он обязательно разорится. Но под
