Неожиданное молчание тревожило, хотя Джеймс не думал, что оно может как-то повлиять в военном отношении, потому что каждое приходившее из Виргинии сообщение подтверждало точность первого детального отчета Адама по поводу укреплений на полуострове.
Идентичность этих отчетов говорила о том, что редуты Магрудера были слабы, и мятежники совершенно не ожидают массированную атаку с моря, и Джеймс не понимал, почему Пинкертон не был уверен в этих данных. Ожидая на веранде дома в Александрии, Джеймс уговаривал своего начальника поверить новостям, пришедшим из рядов мятежников.
— У Магрудера, даже с подкреплением, будет не больше четырнадцати тысяч человек, — твердо заверял Джеймс.
Он прочитал каждый клочок разведданных с Юга, и лишь незначительная их часть противоречила цифрам Адама, и Джеймс подозревал, что то была намеренная дезинформация, чтобы сбить с толку командование федералистов.
Всеми фибрами души Джеймс чувствовал, что новый Наполеон сметет врага с небрежной легкостью. Сто десять тысяч солдат, приплывших из гавани Александрии, встретятся всего лишь с четырнадцатью или пятнадцатью тысячами мятежников, и Джеймс совершенно не мог понять сомнений Пинкертона.
— Они просто хотят внушить нам, что слабы, Джимми! — объяснил Пинкертон свое беспокойство. — Хотят нас обескровить, а потом ударить!
Он сделал ложный выпад, будто дрался в кулачном бою.
— Подумай о наших цифрах!
В последние две недели Джеймс только о них и думал, и снова попытался вразумить коротышку-шотландца.
— Вы знаете что-то, чего не знаю я, майор?
— На войне, Джеймс, дерется не каждый солдат, — Пинкертон разбирал газеты на другом столе веранды, но теперь, предоставив им развеваться на небольшом ветерке, он стал мерить шагами деревянный настил.
На реке маневрировал в сумерках огромный трансатлантический пароход, подходя к пристани, где ожидал полк из Нью-Джерси. Массивные гребные колеса со всей силой взбивали воду, а небольшой буксир выпускал сердитые клубы черного дыма, уткнувшись своим широким носом в элегантный нос парохода.
Один из полковых оркестров играл «Собирайтесь вокруг флага, ребята», и Пинкертон вышагивал в ритм.
— На войне, Джимми, лишь небольшая часть людей действительно идет с винтовкой или штыком на врага, а еще тысячи просто служат, и служат превосходно! Мы с тобой сражаемся за Союз, но не маршируем по грязи, как рядовые. Улавливаешь?
— Конечно, — осторожно ответил Джеймс. Он так и не смог называть Пинкертона Бульдогом, хотя другие работники департамента охотно использовали прозвище шотландца.
— И? — Пинкертон развернулся на конце веранды.
— Мы пришли к заключению, что не все военные считаются, только те, кто на самом деле носят винтовку, улавливаешь? Но за этими героями с оружием, Джимми, стоят повара и клерки, сигнальщики и возницы, штабные офицеры и генералы, музыканты и доктора, ординарцы и военные полицейские, инженеры и снабженцы, — Пинкертон сопроводил этот список энергичными жестами, словно вызывая воображаемых действующих лиц из воздуха.
— Я о том, Джимми, что за каждым солдатом стоят тысячи других, кто кормит и снабжает, поддерживает и направляет, и все они подталкивают армию вперед, чтобы сражение стало возможным. Понял мою мысль?
— Полностью, — осторожно ответил Джеймс, хотя его тон предполагал, что несмотря на то, что он уловил аргументы начальника, они его не убедили.
— Твой друг и сам сказал, что Магрудеру послали подкрепления, — энергично заявил Пинкертон. — Сколько человек?
Мы не знаем! Где они? Мы не знаем! А скольких еще не посчитали? Мы не знаем! — Пинкертон остановился у стола Джеймса, схватив карандаш и лист бумаги.
— Мы не знаем, Джеймс, но давай сделаем кой-какие оценки, как люди образованные. Ты полагаешь, что у Магрудера четырнадцать тысяч? Очень хорошо, давай начнем с этого.
Он нацарапал эту цифру в верхней части листа.
— Это, конечно, только те солдаты, которые присутствуют на перекличке, так что нужно прибавить больных и тех, кто в увольнительных, можешь быть уверен, что эти ребята соберутся вокруг своего мерзкого флага как только начнется драка. Так сколько же их? Шесть тысяч? Семь? Скажем, семь, — он написал новую цифру под первой.
— Теперь мы вычислили, что у генерала Магрудера по меньшей мере двадцать одна тысяча человек, и эту двадцать одну тысячу нужно кормить и снабжать, а этими обязанностями занимаются еще тысяч десять, и не будем забывать музыкантов, врачей и весь этот вспомогательный персонал, без которого не будет функционировать ни одни армия, и их наверняка еще десять тысяч, — Пинкертон прибавил эту цифру к своей колонке.
— К тому же будем считать, что враг почти наверняка пытается сбить нас с толку, неправильно называя свою численность, так что разумный человек прибавил бы к окончательным цифрам пятьдесят процентов, чтобы компенсировать эту ложь, и что же мы имеем в итоге? — несколько секунд он записывал сумму.
— Вот! Шестьдесят одна тысяча пятьсот! Некоторые разведчики называли близкую цифру, не так ли? — Пинкертон порылся в груде бумаг в поисках тех отчетов, которые Джеймс отмел, как явно выдуманные.
— Вот! — он выудил одно из этих писем.
— И это только в Йорктауне, Джеймс! кто знает, сколько человек стоит в городишках позади Йорктауна?
Джеймс был склонен считать, что ноль, но не хотел противоречить коротышке-шотландцу, который был так полон уверенности в своих словах.
— В моем докладе генералу, — провозгласил Пинкертон, — будет сказано, что мы можем ожидать в окопах Йорктауна по меньшей мере шестьдесят тысяч человек. А в этом городе, как ты помнишь, даже великий генерал Вашингтон предпочел заморить врага голодом, а не атаковать, даже несмотря на то, что у него было в два раза больше людей. А мы столкнемся почти с равным по силе противником, Джимми, и кто знает, какие силы мятежников ринутся из Ричмонда, чтобы поддержать Магрудера? Это безнадежная задача, безнадежная! Теперь понимаешь, как нам нужно еще одно сообщение от твоего друга? — Пинкертон до сих пор не знал настоящего имени Адама и бросил попытки вытянуть его из Джеймса.
Нельзя сказать, чтобы скрытность Джеймса разочаровала Пинкертона, который считал его назначение своим блестящим успехом, потому что адвокат привнес в Секретную службу так необходимый ей порядок.
Сидевший за своим столом Джеймс погрузился в уныние.
Вычисления Пинкертона его не убедили, он чувствовал себя словно в зале суда в Массачусетсе, а Пинкертон был свидетелем обвинения, он даже наслаждался, погрузившись в эту мешанину сомнительных допущений и малоправдоподобной арифметики, но теперь заставил себя подавить сомнения.
Война всё изменила, и Пинкертон был прежде всего человеком, которого генерал-майор Макклелан лично выбрал в качестве главы Секретной службы, и, по всей видимости, разбиравшимся в этих вещах каким-то непостижимым для Джеймса образом. Джеймс по-прежнему ощущал себя новичком в военном деле, и потому патриотично отмел все сомнения.
Пинкертон повернулся, когда рельсы, бегущие между домом и александрийской пристанью, пересекла двуколка. Тянущие ее лошади прижали уши и закатили глаза, когда паровоз внезапно выпустил облако пара, но кучер успокоил животных, потянув за поводья.
Пинкертон узнал возницу и пассажира и помахал им в приветствии.
— Настало время для отчаянных мер, — сказал он Джеймсу.
Мужчины выбрались из двуколки. Они были молоды, гладко выбриты и в гражданской одежде, но во всем остальном отличались друг от друга, как небо от земли.
Один — высокий, с прямыми волосами, обрамляющими худое лицо с меланхоличным выражением, а другой — небольшого роста, румяный, с кудрявыми черными волосами и веселым выражением лица.
— Бульдог! — воскликнул мелкий, подбежав к ступеням веранды.
— Как же приятно снова тебя видеть!
— Мистер Скалли! — Пинкертон был столь же рад своим визитерам. Он обнял Скалли, а потом пожал руку второму мужчине, представив их обоих Джеймсу.
— Знакомьтесь с Джоном Скалли, майор, и Прайсом Льюисом. Это майор Старбак, мой заместитель.
— Чудесный денёк, майор, — сказал Джон Скалли.
У него был ирландский акцент и улыбчивое лицо. Его более сдержанный товарищ приветствовал Джеймса слабым рукопожатием и легким кивком, будто бы с подозрением.
— Мистер Скалли и мистер Льюис, — объявил Пинкертон с почти осязаемой гордостью, — вызвались отправиться на юг.
— На Ричмонд! — весело отозвался Скалли. — Я слышал, это великолепный городишко.
— Пахнет табаком, — ответил Джеймс, просто чтобы что-нибудь сказать.
— Как и я, правда, Бульдог? — засмеялся Скалли. — Я тоже маленький табачный вонючка, майор. Последняя женщина, которую я уложил в постель, говорила, что не поймет, стоит ли ей заняться со мной любовью или раскурить меня! — Скалли расхохотался над собственным остроумием, Прайс Льюис принял скучающий вид, Пинкертон засиял от удовольствия, а Джеймс попытался не показать своего негодования. Эти люди были всё-таки готовы предпринять нечто экстраординарно храброе, и он решил, что ему следует смириться с их грубостью.
