благодарил за хорошо организованную охрану.
Поднявшись в комитет, он заявил, что ему сегодня нужно отправиться в Москву, предупредил, что он поедет обыкновенным поездом вместе с прочими пассажирами, хотя бы в теплушке, и никакого отдельного поезда или даже вагона для него отнюдь не нужно. А теплушки и даже многие классные вагоны в ту зиму не отапливались, поэтому в пути бывали ежедневно десятки случаев замерзания пассажиров. Кроме того, среди пассажиров того времени ехала масса белогвардейского сброда. Я пытался уговорить тов. Ленина отправиться в особом вагоне с отдельным поездом, но напрасно. Тогда в секрете от него было решено, что мы посадим в вагон, где будут известные нам пассажиры, среди которых мы устроим 12 человек нашей исполкомовской охраны, обязанной сопровождать т. Ленина. От Петрограда до Москвы с ним никаких неприятностей не произошло. Так как охрана зорко следила за пассажирами своего вагона и нигде на попутных станциях новых пассажиров в вагон не допускала.
О прибытии в Москву тов. Ленин, как мы его просили, сообщил в исполком».
Вот такой эпизод включил я в свой очерк о переезде правительства из Петрограда в Москву, застав тогда живыми участников исторического события.
Жива была и Лидия Фотиева, с марта 1918 года служившая в Москве секретарем Совнаркома и одновременно секретарем Ленина. Она, несмотря на преклонный возраст, бурно, как молодая, запротестовала, когда я прочел ей этот эпизод. Не мог, мол, Владимир Ильич обряжаться в крестьянскую одежду. Возмутился цензор института марксизма-ленинизма, потребовавший, чтобы я убрал рассказ Осипова.
Теперь-то хорошо известно, что Лидия Александровна обманула больного вождя, передала Сталину копию тайного завещания, чего делать не имела права. Но дело, как мне кажется, не только в том, что Фотиева не хотела, чтобы Ленин предстал вдруг перед народом, будучи главой правительства, в валенках и поддевке. Во-первых, могла ничего об этом не знать, поскольку в январе 1918 года не служила в аппарате правительства. Во-вторых, Ильич как конспиратор мог и от сотрудников скрыть факт поездки в Москву.
Я склонен верить бывшему председателю исполкома дороги, который при жизни Крупской, многих свидетелей этого путешествия вряд ли посмел бы фантазировать нечто такое, что напридумывали позднее современники вождя. Зная о склонности Ильича к мистификациям, думаю, что так было. Причина для тайной поездки могла возникнуть. Земля горела у большевиков под ногами, именно поэтому убрались они из Смольного, схоронившись за стены Кремля. На случай привычного ухода в подполье располагали всевозможными фальшивыми документами и деньгами, париками и костюмерной. (В здании ЦК нечто подобное было до 1991 года.) Вполне мог глава правительства по старинке, как конспиратор, воспользоваться валенками и поддевкой. Костюм крестьянина ничуть не экзотичнее костюма приказчика или бродяги…
В этом убедила меня абсолютно достоверная история с переодеванием, приключившаяся в последний приезд Ленина в Петроград летом 1920 года. О ней написал известный большевик Николай Угланов, которому поручили тогда охранять вождя. Отвез он его в Таврический дворец, где должен был состояться Конгресс Коммунистического Интернационала, основанного Ильичом. Приехали туда, но все питерское руководство находилось в Смольном. Никем не узнанный Ильич поспешил в обком. В этот момент произошел поразительный случай:
«Выходя из подъезда на улицу к автомобилю, быстро на ходу снял с головы черную кепку, спрятал ее в карман, а оттуда вытащил белую и одел ее. Все это было в один момент, чего окружающие товарищи не заметили».
Где, в какой стране, какой премьер ходит по городам с двумя кепками, черной и белой, меняя их на ходу, где?
После выступления на съезде, наскоро закусив, высокий гость пожелал осмотреть «дома отдыха для рабочих, которых там было 800 человек», открытые на Каменном острове стараниями питерских большевиков, стремившихся хоть как-то облагодетельствовать пролетариат бывшей столицы, давший им власть.
Натянув на лоб кепку, Ленин зашел в один дом, никем не узнанный, начал ходить как инспектор по комнатам, где проживало человек восемьдесят. Кроме Угланова, сопровождал вождя еще один товарищ, в Питере известный пылкими речами на заводских митингах, еще не объявленный троцкистом Михаил Лашевич. Узнав оратора, отдыхающие пристальнее взглянули и на незнакомца в кепке.
— А что, товарищ Угланов, это не товарищ Ленин?
Вот тут-то началось. Посадили гостя в плетеное кресло и «качнули», дружно подбрасывая под потолок по обычаю тех лет в знак особого уважения. Никуда не спешивший Ильич час погулял с народом, пошел к берегу Невы, лодкам. «Здесь Ильич на солнышке лег. Тут же на мостках расположилось несколько сот рабочих».
Одна набравшаяся смелости старуха высказалась:
«Вот, батюшка Владимир Ильич, уж мы тебя и всех твоих большевиков что есть силы поддерживаем, да только больно все еще голодно».
Что же ответил наш герой полуголодной старухе, не привыкшей в царской России к таким рационам:
— Что же сделаешь, товарищи, видите, какая жарища стоит. — При этом указал рукой на солнце: — Сожжет урожай, будет голодуха. (Как в воду смотрел. В 1921 году Поволжье поразил мор.) — А дальше прибавил: — Вот осенью кончим войну с Польшей, тогда полегче будет.
Нашлась другая смелая старуха:
«Ведь вот, Владимир Ильич, у нас сапог нет, ходим в тряпочных туфлях, ну, теперь пока хорошо, а ведь вот осень настанет, на работу не в чем ходить будет».
Что ответил на этот раз В. И., ведь на солнце второй раз не сошлешься?
— На фронте по болотам и кустам красноармейцы ходят босиком и в лаптях, и сапог им не хватает. Потерпите, товарищи, еще немного.
Терпели они к тому времени три года.
Качнули напоследок любимого и распрощались навсегда.
Захотел по пути гость побывать там, где жил когда-то. Помчалась большая машина на Петроградскую сторону, к Широкой улице, откуда как раз Ленин ушел в парике с тряпкой на щеке брать в руки руль.
Улица оправдывала название, здесь до революции ходил трамвай, всегда толпились люди.
Смотрит Ленин и глазам своим не верит, говорит всем, кто в машине, с удивлением:
«Как тихо… Трава поросла на улице».
Значит, не стало ни трамваев, ни машин, «колыбель революции» обезлюдела первый раз задолго до блокады.
Попользовался кепкой Ленин и когда заехал на Марсово поле, на грандиозный митинг. Отсюда ушел незаметно. Угланов упустил подопечного, не утратившего способность растворяться в толпе и пространстве. Начал искать и увидел — стоящим одного на рельсах трамвая, размахивающего кепкой…
* * *
Последняя встреча москвичей с Лениным произошла осенью 1923 года, когда он не мог ни писать, ни говорить ничего, кроме слова «вот». В тяжелой форме болезнь мозга начала проявляться с марта 1922 года, тогда к лечению привлекли
