Андреевич Ильин, взявший псевдоним Осоргин, печатался с конца XIX века, москвич, окончил Московский университет, юридический факультет, участник восстания 1905 года в Москве. Был арестован. Сидел в тюрьме, что позволило ему написать «Картинки тюремной жизни». Десять лет прожил в эмиграции. Вернулся в Москву после революции, был избран председателем Московского союза писателей, организовал Книжную лавку писателей, существующую по сей день. Писал много, в разных жанрах, дружил с Николаем Бердяевым. Летом рокового для них 1922 года вместе с ним снимал дачу в Барвихе (одну на двоих), неподалеку от дач, где жили Троцкий, Каменев, Дзержинский…
Когда за ним пришли — его не оказалось на месте. Несколько дней Михаил Осоргин не знал, как ему поступить. Скрылся в надежном месте, в клинике у знакомой медички. Узнав, что арестованного Николая Бердяева выпустили из тюрьмы с условием, что тот покинет страну, решил больше не прятаться и сам позвонил следователю в ГПУ. Что было дальше, мы узнаем из воспоминаний Михаила Осоргина в его книге «Времена», изданной спустя много лет после его кончины в Париже в 1942 году. Итак, решившись, писатель звонит на Лубянку.
— Алло, я Михаил Осоргин, вы меня слышите?
— Да, откуда вы говорите?
— Это безразлично, я могу к вам явиться. Но скажите, вы меня задержите?
— Я не обязан отвечать на такие вопросы…
— Но я хочу знать: брать ли мне подушку и смену белья…
— Можете не брать.
— Тогда я явлюсь через час…
Купив про запас папиросы, писатель вошел в трехэтажное здание, хорошо известное всей Москве, на Большой Лубянке, 11. Его поразило, что в «конторе у каждого оконца стояла толпа».
Часовой нанизывал пропуска на примкнутый к винтовке штык. Он преградил было дорогу, но после объяснений Осоргина, поверив ему на слово, что его ждет следователь, пропустил: времена стояли еще патриархальные…
— Прежде всего подпишите бумагу об аресте, — предложил следователь севшему за стол напротив него писателю.
— О каком аресте? Я же не взял подушку…
Следователь успокоил, что это формальность. Кроме этой бумаги у него имелась заготовленная и другая, которую следовало тоже подписать, — об освобождении с обязательством покинуть страну в месячный срок.
Была третья бумага, которую также требовалось подписать, что в случае нарушения такого обязательства, бегства, невыезда — расстрел.
Пришлось заполнить подробную анкету. Ее специально по этому случаю разработали чекисты. Готовились тщательно, чтобы «не наглупить».
Первый вопрос гласил: «Как вы относитесь к советской власти?»
Михаил Осоргии, поняв, что терять больше нечего, ответил:
— С удивлением.
Следователь, которого мало интересовали ответы Осоргина, напутствовал его словами: «Пишите, что хотите», — всем видом давая понять, что ему предстоит много дел с другими такими же, как Осоргин, что следует спешить…
К эмиграции Михаилу Осоргину было не привыкать. На следующий год после изгнания издал перевод пьесы Карло Гоцци «Принцесса Турандот», известную по постановке в Театре имени Вахтангова. Написал роман «Сивцев Вражек» о послереволюционных годах в Москве, много других сочинений, хранившихся на полках спецхрана: «Свидетель истории», «Книга о концах», «Вольный каменщик», последний роман — о масонах…
Перед отъездом из Москвы успел провести заседание президиума Московского союза писателей, который возглавлял вместе с Николаем Бердяевым. Попрощался с товарищами на Тверском бульваре, их никогда больше не увидел, за исключением Николая Александровича, который последовал тем же путем, что и Осоргин.
Особенность этой высылки состояла в том, что никто из арестованных не знал, на сколько лет подвергались они наказанию. Нигде в подписываемых ими бумагах речи об этом не было. Однако следователи не скрывали, что высылают всех навсегда, поскольку сложившиеся ученые и писатели, многие из которых были в годах, не изменят свои взгляды никогда.
Нашел я в газете «Руль» в номере за 30 сентября 1922 года и беседу с историком В.А. Мякотиным. Этот известный в то время ученый был до революции заместителем редактора толстого журнала «Русское богатство», много лет сотрудничал с его редактором, писателем Владимиром Короленко. Мякотин специализировался на истории России, Украины и Польши. Четырьмя изданиями до 1917 года вышел его труд «Протопоп Аввакум». (После высылки напечатал в Праге «Очерки социальной истории Украины в XVII–XVIII веках».)
Благодаря этому интервью мы узнаем подробности, которые опустил Михаил Осоргин. Мякотина также не оказалось дома, когда за ним пришли: он лежал в больнице. Явился в ГПУ сам. И его ждала анкета с вопросами, среди которых, кроме уже известного нам, были и такие: «Какие ваши политические взгляды?», «Ваш взгляд на роль интеллигенции?», «Ваш взгляд на структуру советской власти и пролетарской диктатуры?», «Ваше отношение к савинковцам, сменовеховцам, эсерам?».
Историк сообщил, что — член партии народных социалистов, активной политикой больше не занимается. На второй вопрос ответил, что относится отрицательно ко всякой диктатуре. Не скрыл своего отрицательного отношения к политике ГПУ, ответил, что преследование эсеров — «ошибка советской власти, вместо умиротворения вводить еще больший террор, возбуждая преследования за старые дела своих противников».
Следователь по фамилии Зарайский предъявил историку обвинение по статье 57 Уголовного кодекса РСФСР, где речь шла о контрреволюционной деятельности против советской власти в моменты внешних и внутренних осложнений.
Мякотину также пришлось подписать бумагу, что обязуется покинуть родину, за возвращение без ведома властей ему грозил расстрел.
В интервью Венедикт Александрович Мякотин (ему было тогда 55 лет) рассказал корреспонденту «Руля», что кроме философов Бердяевского кружка выслали членов общества сельского хозяйства во главе с его председателем Угримовым, членов правления петроградского дома литераторов, журналистов.
Кроме Мякотина высылались и другие историки: С.П. Мельгунов, А.А. Кизеветтер. Их называет в «Архипелаге ГУЛАГ» Александр Солженицын.
Сергей Петрович Мельгунов также состоял в партии народных социалистов, это один из редакторов таких крупных коллективных трудов, как «Великая реформа», «Отечественная война и русское общество», «Масонство в его прошлом и настоящем». Занимался историей церкви и русского революционного движения. До момента высылки — редактор московского журнала «Голос минувшего», который тогда же умолк. В эмиграции журнал стал выходить под названием «Голос минувшего на чужой стороне».
Александр Александрович Кизеветтер состоял в партии кадетов, его главные работы — об истории России XVIII–XIX веков. Писал очерки о близком ему времени — эпохе великих реформ в России 1860-х годов. За границей служил профессором истории в Пражском университете. Издал в 1933 году (год кончины) книгу «Исторические силуэты. Люди и события», посвященную деятелям России XIX века…
Политические обозреватели того времени, пристально следившие за беспрецедентной акцией в РСФСР, отметили, что «впервые наказывали в уголовном порядке не за то, что делали, а за то, что думали».
К приезду изгнанников в Берлине, ставшем в начале двадцатых годов центром
