— Говори сначала!
— Панове, вы помните, что, когда пришло известие о взятии Бара, нам уже казалось, будто панна погибла? Я тогда вернулся в Жендяны, к родителям и к дедушке, которому уже теперь девяносто лет… да, верно, — девяносто… нет, девяносто один.
— Да пусть ему будет хоть девятьсот! — воскликнул Заглоба.
— Да продлит ему Господь его лета! Спасибо, пане, на добром слове, — ответил Жендзян. — Ну вот, вернулся я домой, чтобы отдать родителям то, что с Божьей помощью удалось мне собрать среди разбойников; вы уж знаете, что я в прошлом году был захвачен казаками в Чигирине: они считали меня своим, потому что я ухаживал за раненым Богуном и завел с ним дружбу, а я между тем понемногу скупал у них то серебро, то драгоценности.
— Знаем, знаем! — сказал Володыевский.
— Ну вот, я и приехал к родителям; они были мне рады и не верили своим глазам, когда я показал им все, что собрал… Я должен был поклясться дедушке, что все это я нажил честным трудом. Вот-то они обрадовались! Нужно вам сказать, что у них тяжба с Яворскими из-за груши, которая стоит на меже; груша эта стоит на их земле, а ветви на нашей. Потому, когда Яворские трясут грушу на своей половине, груши падают на нашу землю. Они говорят, что груши принадлежат им, а мы…
— Да ты, хам этакий, не выводи меня из терпения, — крикнул Заглоба, — и не говори того, что не касается дела.
— Во-первых, позвольте вам сказать, ваша милость, что я не хам, а шляхтич, хотя и бедный, но с гербом, что подтвердит и пан поручик Володыевский, и пан Подбипента, хорошие знакомые Скшетуского, а во-вторых, этот процесс продолжается уж пятьдесят лет.
Заглоба стиснул зубы и дал себе слово не перебивать больше.
— Хорошо, рыбка моя, — сладко сказал Подбипента, — но ты нам говори о Богуне, а не о грушах.
— О Богуне! Пусть будет о Богуне… Итак, Богун думает, что нет друга вернее и слуги преданнее меня: хотя он в Чигирине меня ранил, я присматривал за ним во время болезни, перевязывал его раны, когда Курцевичи его ранили. Я ему еще наврал тогда, сказав, что не хочу служить панам, а предпочитаю казацкую жизнь, потому что она, мол, прибыльнее, и он поверил. Да и как было ему не поверить, если я вернул его к жизни? За это он меня очень полюбил и щедро наградил, не зная, что я дал себе клятву отомстить ему за чигиринскую обиду; если я не убил его тогда, так только потому, что не годится шляхтичу резать больного в постели, как свинью.
— Хорошо, это мы тоже знаем, — сказал Володыевский, — но где и как ты теперь отыскал его?
— А вот видите, Панове, было это так. Когда мы прижали Яворских (они, наверное, пойдут с сумой, иначе и быть не может!), я и подумал: теперь мне пора поискать Богуна и отомстить ему за мою обиду. Я доверил свою тайну родителям и дедушке, а он (у него много рыцарского духу) сказал: "Если ты поклялся отомстить, то ступай с Богом, иначе будешь дурак". Ну я и пошел с мыслью, что если найду Богуна, то и о княжне, если она жива, что-нибудь узнаю, а потом, когда застрелю его и приеду к моему пану с новостями, то не останусь без награды!
— Конечно, не останешься без награды! И мы тебя наградим за это, — сказал Володыевский.
— А от меня, братец, ты получишь лошадь с полным убором, — прибавил Лонгин.
— Покорно благодарю, — сказал обрадованный юноша, — за добрые вести: лошадь с седлом и мундштук — прекрасная награда, а уж если мне что подарят, то я не пропью…
— Однако меня черти берут, — проворчал Заглоба.
— Итак, выехав из дому… — подсказал Володыевский.
— Выехав из дому, — продолжал Жендзян, — я думал, куда ехать? В Збараж — оттуда и до Богуна недалеко и я скорей узнаю о моем пане; ну я и поехал на Белую и Влодаву; во Влодаве лошади мои устали, и я остановился покормить их. А там была ярмарка, и все постоялые дворы были заняты шляхтой; я к мещанам, и там шляхта! И только один жид говорит мне: "У меня была пустая изба, но ее занял какой-то раненый шляхтич". "Тем лучше, говорю, я умею ходить за больными, а ваш цирюльник, верно, во время ярмарки не может успеть всюду". Говорил еще жид, что этот шляхтич сам себя лечит и никого не хочет видеть, а потом пошел спросить. Видно, больному было хуже, он велел меня впустить. Я вошел и смотрю: кто в постели? Оказалось, Богун.
— Я перекрестился. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Испугался я, а он меня сразу узнал и обрадовался. Ведь он считает меня своим другом. Вот и говорит: "Бог тебя послал мне! Теперь я не умру". А я говорю: "Что вы здесь делаете?" Тут он приложил палец к губам и только потом рассказал мне свои приключения: как Хмельницкий послал его из-под Замостья к королю, тогда еще королевичу, и как поручик Володыевский ранил его в Липкове.
— Что же он, вспоминал обо мне с благодарностью? — спросил маленький рыцарь.
— Ничего не могу сказать, довольно дружелюбно! "Я думал, — говорил Богун, — что это какой-то малыш, недоносок, а это, говорит, был рыцарь чистой воды и чуть не разрубил меня пополам". Но когда он вспомнит пана Заглобу, ух и скрежетал зубами, что он подговорил вас драться с ним.
— Черт с ним, я уж теперь не боюсь его! — ответил Заглоба.
— Мы подружились с ним по-прежнему, — продолжал Жендзян, — даже больше, и он мне все рассказал, как он был близок к смерти, как его в Липкове приютили в барском доме, приняв за шляхтича; там он назвал себя Гулевичем из Подолии; потом его вылечили и обходились с ним прекрасно, за что он и поклялся им в вечной благодарности.
— Что же он делал во Влодаве?
— Он пробирался на Волынь, но в Парчеве у него снова вскрылись раны, он по пути упал из телеги и должен был остаться там, хотя и со страхом, так как его легко могли убить. Он сам мне это сказал: "Я был послан с письмами, но теперь не имею никаких доказательств, кроме пернача, и если б узнали, кто я, то меня не только разорвала бы шляхта, но первый встречный офицер повесил бы меня, не спрашивая позволения". Когда он мне это сказал, я ему и говорю: "Надо принять к сведению, что первый офицер может тебя повесить", а он: "Как так?" — "Да так, говорю, нужно быть очень осторожным и ничего не говорить о том, а я вам окажу эту услугу". Он начал благодарить меня и уверять, что наградит меня за это. "Теперь у меня нет денег, есть только драгоценности, но я и их отдам тебе, а потом осыплю золотом, но только сделай для меня еще одну услугу".
— Ага! — воскликнул Володыевский. — Дело идет о княжне.
— Совершенно верно, но я должен изложить все по порядку. Когда он сказал мне, что у него нет денег, я окончательно потерял к нему уважение: стой, думаю, я тебе теперь отплачу! А он говорит: "Я болен, сил нет, а меня ждет далекий и опасный путь. Если я попаду на Волынь, отсюда туда недалеко, то уж буду между своими, но туда, к Днестру, я не могу ехать: во-первых, сил не хватит, во-вторых, нужно проезжать через вражий край, мимо замков и войск. Поезжай ты вместо меня". "Куда?" — спрашиваю. "Под Рашков, княжна спрятана у сестры Донца, колдуньи Горпины". Я спрашиваю: "Княжна?" — "Да, говорит, я ее там спрятал, чтобы глаз человеческий не мог ее увидеть. Ей там хорошо, и она, как княжна Вишневецкая, спит на парче".
— Говори, ради бога, скорее! — крикнул Заглоба.
— Тише едешь, дальше будешь, — спокойно ответил Жендзян. — Услышав это, я очень обрадовался, но не выдал себя, а сказал: "Да там ли она теперь? Ведь ее, верно, давно отвезли туда". Он поклялся, что Горпина, его верная сука, будет держать ее хоть десять лет, пока он не вернется назад, и что княжна там, потому что туда не могут прийти ни ляхи, ни татары, ни казаки, а Горпина не нарушит его приказания.
Во время рассказа Жендзяна Заглоба дрожал как в лихорадке, маленький рыцарь радостно качал головой, а Подбипента поднял глаза к небу.
— Что она там — это верно, — продолжал слуга, — лучшим доказательством этому служит то, что он меня туда послал. Сначала я отказывался, чтобы не выдать своей радости, и говорю: "А зачем мне туда ехать?" — "Затем, что я сам не могу. Если я попаду живым из Влодавы на Волынь, то поеду в Киев, там наши казаки, а ты, говорит, поезжай к Горпине и вели ей с княжной тоже ехать в Киев, в монастырь Пресвятой Девы…"
— Значит, не к Доброму Николе! — вскричал Заглоба. — Я говорил, что Ерлич врал!
— …в монастырь Пресвятой Девы, — продолжал Жендзян. — Я, говорит, дам тебе пернач, перстень и нож, а уж Горпина знает, что это значит: мы так уговорились, и она знает, что ты мой лучший друг. Поезжайте, говорит, вместе, не бойтесь казаков, но татар остерегайтесь: если заметите их, то избегайте встречи, им и пернач нипочем. Деньги, дукаты там есть, говорит, они зарыты в яре; возьми их на всякий случай. По дороге говорите только: "Жена Богуна едет!", и вы ни в чем нуждаться не будете. Впрочем, колдунья сама знает, что делать, ты только поезжай туда, а то мне, горемычному, некого послать, некому и довериться здесь, на чужой стороне, между врагами!" Он просил меня со слезами на глазах и в конце концов, бестия, заставил меня поклясться, что я поеду к ней, я и поклялся, прибавив про себя: "Поеду, но с моим паном!" Обрадованный моим обещанием, он тотчас дал мне пернач, перстень, нож и все драгоценности, какие только у него были при себе, я их взял и подумал: пусть лучше все это останется у меня, чем у разбойника!.. На прощанье он мне рассказал, где этот яр над Валадынкой, как ехать и как повернуть; все мне рассказал так ясно, что я с завязанными глазами туда попаду; и вы это увидите сами, Панове, потому что думаю, что мы все вместе туда поедем.
