А то, что он сам был «жертвой телевиденья», подтверждают воспоминания его мамы Нины Максимовны: «В доме почти всегда работал телевизор: Володя любил смотреть все подряд, — вероятно, ему нужна была всякого рода информация»751; его любимой женщины Оксаны Афанасьевой: «Ложился вот в такой позе на диван, включал телевизор и смотрел все подряд»152 (сравним в «Жертве телевиденья»: «Потом ударники в хлебопекарне — / А мне всё по сердцу, гляжу подряд» /3; 416/); и его друга Вадима Туманова: «Часто был включен телевизор, всегда смотрел программу “Время”… Марина ему говорила: “Да выключи ты этот глупый ящик!”[964] [965] [966] Я тоже приставал: “Зачем ты все это смотришь?”. — “Надо, Вадим!”»754
Дополнительные детали приводит бывший режиссер С. Говорухин: «Бывало, сядет напротив телевизора и смотрит все передачи подряд. Час, два… Скучное интервью, прогноз погоды, программу на завтра. В полной “отключке”, спрашивать о чем-нибудь бесполезно. Обдумывает новую песню»755. Да и сам Высоцкий на одном из концертов, предваряя исполнение «Жертвы телевиденья», признался: «Это про любителей смотреть телевизор. Я сам очень люблю смотреть. Он у меня, кстати, не работает сейчас»[967] [968]. И последний штрих к теме — воспоминания основателя школы советского каратэ Алексея Штурмина: «Интересно было наблюдать, как Володя смотрел телевизор. Он не комментировал словами то, что происходило на экране, но жестами и мимикой прекрасно показывал свое отношение»757.
В самоироническом образе «жертвы телевиденья» лирический герой предстанет и в стихотворении «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…» (1979): «Мы телевизоров напокупали[969], / В шесть — по второй — глядели про хоккей, / А в семь — по всем — Нью-Йорк передавали, — / Я не видал — мы Якова купали, — / Но там у них, наверное, о’кей! / Хотя волнуюсь, в голове вопросы: / Как негры там? — / А тут детей купай, — / Как там с Ливаном? Что там у Сомосы? / Ясир здоров ли? Каковы прогнозы? / Как с Картером? На месте ли Китай?». Также и в «Жертве телевиденья» героя беспокоят проблемы всего мира: «…Я всею скорбью скорблю мировою, / Грудью дышу я всем воздухом мира, / Никсона вижу с его госпожою» (это же касается и героя-рассказчика повести «Дельфины и психи», 1968: «Ах, если бы не судьбы мира!» /6; 25/; «…от судьбы не уйдешь! Ни от своей, ни от мировой» /6; 26/). И если Туманов вспоминает, что Высоцкий «всегда смотрел программу “Время”», то в стихотворении «Мы бдительны — мы тайн не разболтаем…» герой говорит: «Послал письмо в про-граммму “Время” я», — а в комментариях к «Лекции о международном положении, прочитанной человеком, посаженным на 15 суток за мелкое хулиганство, своим сокамерникам» (1979) Высоцкий часто говорил: «…все-таки наказали его, и попал он на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, этот самый персонаж. Но так как он был последним, кто посмотрел программу “Время”, то все на него набросились, стали спрашивать: “Как там дела? Как там в мире?”. И он рассказал, что он помнил и как он помнил»[970], - раскрывая, таким образом, личностный подтекст песни (подробнее о ней — на с. 444, 493 — 498, 509 — 513).
Имеющаяся в «Жертве телевиденья» отсылка к «Письму с Канатчиковой дачи»: «Ну а потом на Канатчиковой даче, / Где, к сожаленью, навязчивый сервис, / Я и в бреду всё смотрел передачи, / Всё заступался за Анджелу Дэвис», — разумеется, неслучайна, так как между этими песнями наблюдаются еще некоторые сходства.
В первую очередь, это маска пролетариев, в которой выступают главные герои, и, таким образом, на внешнем уровне сюжета подвергаются сатире.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В черновиках «Жертвы телевиденья» читаем: «Еще к экрану я нагнулся ближе, / Пусть он ответит мне и пусть не врет, / Какого дьявола они в Париже / Морочат голову который год!» /3; 416/. Такую же мысль повторят герои «Письма с Канатчико-вой дачи»: «Это их худые черти / Мутят воду во пруду. / Это всё придумал Черчилль / В восемнадцатом году!» /5; 135/. В обоих случаях герои смотрят телевизор и являются его «жертвами». Отсюда и очевидные сходства: «Какого дьявола они» = «их худые черти»; «в Париже» = «Черчилль» (налицо общая сема — Европа); «морочат голову» = «мутят воду»; «который год» = «в восемнадцатом году».
Сравним заодно с выражением «Это их худые черти» воспоминания о Высоцком Всеволода Ханчина: «Позднее он как-то рассказал мне, что ходил на большой яхте в Марселе, но порулить ему “черти-капиталисты”, как он выразился, не дали»[971] [972] [973]; и Ивана Бортника — о том, как они с Высоцким в Югославии играли в рулетку. После окончания игры Высоцкий сказал ему: «Этот крупье гад! — Дальше несколько энергичных выражений. — Присудил капиталисту)»™. Теперь становится понятным, насколько близок ему был образ автозавистника: «Глядь, мне навстречу нагло прет капитализм <…> Ах, черт! “Москвич” меня забрызгал, негодяй.).». Во всех этих случаях и сам поэт, и его герои выступают в маске пролетариев.
В свете сказанного закономерно и такое совпадение: в «Песне автозавистника» (1971) герой, по его словам, «в психбольнице все права завоевал»; в феврале 1972 года в устном рассказе «Формула разоружения» героя снова отвезли в психушку, и он там тоже «все права завовевал»: «Он писал: “Мать, я тут навел порядок”» /6; 447/; в «Жертве телевиденья», написанной еще через несколько месяцев, он вновь окажется «на Канатчиковой даче, где, к сожаленью, навязчивый сервис»; и там же будет происходить действие в «Письме с Канатчиковой дачи».
Помимо мотива психиатрических репрессий, во всех этих произведениях образ сумасшествия используется как способ отражения советской действительности, в которой «масса трещин и смещений».
Данные наблюдения помогают обнаружить личностный подтекст еще в одной — казалось бы, чисто ролевой — песне: «“А ну-ка, девушки!” — что вытворяют! / И все в передничках — с ума сойти!» («Жертва телевиденья») = «Девки все как на подбор — в белых тапочках» («Письмо из Москвы в деревню», 1966). В том же «Письме» герой говорит: «С агрономом не гуляй — ноги выдерну», — что напоминает одну из первых песен Высоцкого: «Но если это Витька с Первой Перьяславки — / Я ж те ноги обломаю, в бога душу мать!» («Что же ты, зараза», 1961).
Более того, в «Письме из Москвы в деревню», написанном в сентябре 1966 года, имеется и прямое указание на автобиографичность: «Водки я пока не пью — ну ни стопочки!» (сам Высоцкий с 21 июля этого года, когда начались съемки «Вертикали», находился «в завязке»762, о чем напишет еще раз 25 декабря в стихотворении «Что сегодня мне суды и заседанья!»: «И предложит рюмку водки без опаски — я в завязке»; а «развяжет» он 25 января 1968-го, в день своего рождения). Кроме того, известно письмо Высоцкого И. Кохановскому (Москва — Магадан, 25.06.1967) о своей поездке в Ленинград на съемки «Интервенции»: «Спать в поезде — не сплю. Вчера, когда ехал туда, в купе попался полярник. Пил, сквернословил, жалился на жизнь и соблазнял алкоголем. А мне этого нельзя — пить и сквернословить. Я культурный человек. И не спать нельзя — я нервный»[974] [975] [976]. Здесь поэт иронически называет себя культурным человеком, а герой его песни обращается к своей жене: «Потому ты — темнота некультурная».
