Весь город видел, как уходил монах, и весь город знал, что монах несет золото, причем незаработанное, чужое. И что монах пил, выпил бесплатно целый графин, тоже все знали.
И никто не дрогнул, видя, как те двое внаглую, открыто сопровождают монаха десять шагов спустя.
Те двое шли в понятном озлоблении – у них только что в кабаке официант, поигрывая топориком для разделки мяса, отобрал золотую цепь и часы.
Весь город также знал, что те двое вернутся в кабак очень скоро, как только стемнеет.
А монах возвратится в монастырь как был нищий, да еще и с позором и побитый, и так ему и надо.
Но все получилось по-другому.
Рано утром из города вышла женщина, неся на плечах своего неподвижного ребенка.
Она шла твердой походкой и не посторонилась, когда навстречу ей из лесу шагнули две попачканные кровью фигуры в ковбойских костюмчиках.
Но почему-то женщина с ребенком осталась жива, а вот в пункт охраны порядка заявился сын судьи с жалобой, что он только что убил монаха, а друг тут ни при чем.
Как всегда, его не стали слушать, заскучали, отвернулись и ушли по кабинетам.
Однако же никто не знал, что между женщиной и двумя убийцами там, на дороге, состоялся разговор.
Заступив ей путь, один сказал:
– Куда идет такая молодая?
– Меня ждет монах Трифон, – ответила побледневшая женщина.
– Монах? – переспросили двое и переглянулись.
– Монах Трифон, который просил милостыню.
– Он тебя не ждет, – насмешливо возразил первый и своей рукой с запекшейся под ногтями кровью тронул грудь женщины.
– Он меня ждет, – отстраняясь, возразила она и сняла с плеч ребенка. – Он ждет меня над рекой на верхней дороге под молодой елкой, он лежит на спине с ножом – там, где большой камень.
– Откуда ты знаешь? – спросил первый глухо.
– Он сказал, что вы двое, Белый и Рыжий, там его встретите… У камня. И он будет там лежать с ножом. – Тут она внезапно догадалась, что произошло, и твердо закончила: – Вы его там убьете, сказал Трифон, и оставите нож в груди!
– Он так и сказал? – беспокойно смеясь, переспросил рыжий.
– Да! И он велел мне сидеть около него, тридцать дней. Молиться. И потом мой ребенок пойдет.
И она поставила сыночка на дорогу, и ножки его подкосились. Он не мог стоять.
– Прощайте, – сказала женщина, подняла ребенка на плечи и зашагала.
Двое, не глядя друг на друга, пошли в город. И показания их были настолько упорными и настойчивыми, что через два дня стражи поехали на верхнюю дорогу собирать материал, – однако ничего там они не нашли.
У большого камня под молодой елочкой была просто куча сухой земли, на которой горела копеечная свечка.
Там трое монахов читали молитвы, там бледная как смерть женщина сидела, прижав к себе ребенка, а рядом, на костре, варились грибы в жестяной банке.
Тем не менее двое парней упорствовали, требуя себе смертной казни, они называли место и время убийства и предъявляли свои бурые от крови ногти.
Мало того, они назвали еще сто двадцать три преступления и даже отвели полицию к скупщику краденого, однако этот человек заявил, что он их не знает, хотя охотно вынесет всем бутылку собственного вина из подвала только что построенного дома.
Разбойников выгнали в шею, и они исчезли из города.
Убийства и грабежи прекратились.
Через месяц в город вошли двое – среди бела дня по улице двигалась молодая вдова, она вела за ручку ребенка. Тот шел медленно, но все-таки шел сам!
Мать с ребенком проходили по городу, и встречные женщины, как подсолнухи, поворачивали головы им вслед и застывали так надолго.
– Парень ходит, – шептали рты.
Тут же матери, жены и дочери больных (а таких в городе оказалось немало) узнали о происшедшем чуде, и все они стучались в домик вдовы, и всем она говорила одно и то же – что прожила месяц с ребенком у могилы святого монаха Трифона, что случайно повесила на елку кофточку своего сына, и он тут же поднялся на ножки.
А месяц тому назад она пришла по верхней дороге к большому камню и увидела там лежащего на спине с ножом в груди (он держал нож рукой) умирающего монаха, который очнулся и благословил их, а потом попросил вызвать своих товарищей из монастыря, со всеми простился и велел похоронить его тут же у камня.
А самой женщине он ничего не сказал, но она помнила его завещание, прожить месяц около него. Было страшно, что придут двое разбойников, и она все ночи жгла костер, ровно месяц, а потом наступило лето, было совсем жарко, и она повесила кофточку ребенка на ель – и мальчик встал на ножки.
Весь город точно обезумел – ребенка носили из дома в дом, буквально не давая ему ходить, целые процессии тронулись по верхней дороге, везли больных, шли попросить у святого Трифона кто жениха, кто богатства, кто освобождения из тюрьмы, а кто и Божьего наказания обнаглевшему соседу.
Монахи из горного монастыря поставили часовню у святой могилы, к ним стал стекаться народ, тут же мэр города построил гостиницу для приезжих из других мест, наладилась продажа воды из ручья, елку оградили, за вход брали плату, но все это не коснулось монастыря. Монахи его жили все той же жизнью, ничего не ели, а все добро раздавали бедным.
Очень скоро выяснилось, что старец помогает не всем, а только честным, чистым, обездоленным, преимущественно вдовам с детьми. Но шли все кому было нужно, разве остановишь поток – и потом, кто это, скажите, не честный, не чистый и не обездоленный в наше время? И какая древняя старушка не вдова с детьми, спрашивается?
Кстати, число монахов выросло – было пятнадцать, стало семнадцать, и двое новых никогда не показываются людям, они днем и ночью молятся в верхнем храме, не решаясь спуститься вниз по горной дороге к могиле старика, которого они убили и который их спас своей смертью.
Спасенный
Только в лунные ночи случаются такие происшествия, и в маленьком приморском поселке стали происходить в самую глухую пору странные вещи – вроде бы вырастал сам собой дом из дикого камня, почти крепость, зияющий черными провалами вместо окон и дверей, но высотой в три этажа и под крепкой крышей – он стоял, освещенный луной, и исчезал как призрак с первыми волнами рассвета.
Шалые ночные туристы забредали в эти места, ища острых ощущений, они карабкались по осыпающейся дорожке среди бедных строений, жители спали, и только недостроенный замок торчал, сияя белым камнем, как давно разрушенная крепость, и взирал на полную луну черными дырами, за которыми там, внутри, клубился как бы туман.
Но ночные туристы когда-нибудь да ложились спать, на подстилке под кустом, полные страшных впечатлений, но со временем наступало утро и пора было возвращаться на берег моря, и все выглядело беднее, глупее и проще, и никакой зловещей крепости не громоздилось над бедными выселками.
Однако еще кое-кто знал про исчезающий дом – это был мальчик-старшеклассник, который вставал затемно и шел с сетью к морю.
Каждую ночь он видел недостроенную крепость, но днем, когда он возвращался к себе в холмы с уловом, никакой крепости не было; парень, однако, никого ни о чем не спрашивал, в этих краях лучше было ничем не интересоваться, еще и убьют.
Крепость вполне могла оказаться ночным пристанищем таких сил, которые способны были свободно убирать ее на дневное время.
Его мать, владелица трех коз и клочка сухой земли, работала медсестрой в санатории, собирала травы и знала много чего, но тоже никого в эти дела не посвящала.
Они оба с сыном были не из этих мест, когда-то молоденькая мать выцарапалась из развалин со своим трехлетним ребенком, спасла его во время землетрясения, а муж ее так и остался лежать там, в глубине, в случайной могиле под бетонной горой – в момент подземного толчка он возился с машиной в гараже.
Там он, вместе с грудой железа, и остался вопрошать судьбу, уйдя глубоко в бездонную щель, а его жена как только ни мыкалась, где только ни надрывалась, бывшая студентка без профессии, однако к зрелым годам все-таки какой-то домишко у нее образовался, сын рос тихим и работящим, видно, его детство осталось там, под камнями, где они с матерью просидели больше суток согнувшись в три погибели, и мать все утешала его, пела песенки, а сама скреблась ногтями, разбирала куски бетона, а земля все вздрагивала. Мать осторожно, стараясь не разбудить нависшую над ними плиту, откладывала камушек за камушком и открыла крошечный лаз наверх, и протиснула туда своего сыночка, а он никуда не ушел от выпустившей его дыры, лежал и плакал, шаря ручкой в узкой норе – мама да мама. Там его по надрывному крику и обнаружили спасатели, хотели унести, но он заверещал, потому что именно в этот момент поймал руку мамы там, внизу.
Один спасатель догадался посмотреть, чем же это защемило ручку младенца, и увидел в глубине, во тьме, несколько окровавленных пальцев. На всякий случай крикнули туда, в щель, и услышали осмысленный ответ, что разбирать нужно осторожно, сижу под нависшей плитой.
