— Тебе следует почаще ездить верхом, — пробормотала она.
Он услышал. И тихо рассмеялся, но она не подняла глаз. У нее возникло настойчивое ощущение, что она не может позволить себе поднять глаза.
— Почему? — спросила Дианора, пристально глядя на свои сплетенные пальцы. — Два раза почему: насчет Камены и теперь этого?
Он молчал так долго, что в конце концов она осторожно подняла глаза. Но он опять отвернулся к камину и помешивал в нем кочергой. В дальнем конце комнаты Рун закрыл книгу и теперь стоял у стола, глядя на них обоих. Он был одет в черное, конечно. Точно так же, как и король.
— Я когда-нибудь рассказывал тебе сказку, — очень тихо спросил Брандин Игратский, — которую слышал от няни в детстве, сказку о Финавире?
У Дианоры снова пересохло во рту. Что-то было в его тоне, в том, как он сидел, в непоследовательности его ответа.
— Нет. — Она пыталась прибавить какое-нибудь остроумное замечание, но не сумела.
— Финавир, или Финваир, — продолжал он, почти не дожидаясь ответа, не глядя на нее. — Когда я стал старше и заглянул в книгу сказок, то увидел, что он пишется и так, и так, а иногда еще двумя разными способами. Это часто случается со сказками, которые появились еще до того времени, как мы научились их записывать.
Он прислонил кочергу к подлокотнику кресла и сел, продолжая смотреть на языки пламени. Рун подошел к ним ближе, словно его привлекла эта история. Он теперь прислонился к одной из тяжелых штор на окнах и обеими руками стал теребить складки.
Брандин продолжал:
— В Играте иногда рассказывают эту сказку и иногда верят в то, что этот наш мир, здесь, в южных землях, и на севере, за пустынями и за тропическими лесами, — что бы там ни лежало, — всего лишь один из многих миров, которые боги создали во Времени. Говорят, что другие миры находятся далеко, разбросанные среди звезд, невидимые для нас.
— Здесь тоже существует такое поверье, — тихо произнесла Дианора, когда он сделал паузу. — В Чертандо. В горах когда-то существовало учение, очень похожее на это, хотя служители Триады сжигали людей, утверждавших это. — Это было правдой: в Чертандо устраивали массовые сожжения еретиков во времена чумы, много лет назад.
— Мы никогда не сжигали и не казнили на колесах людей за подобные мысли, — сказал Брандин. — Иногда над ними смеялись, но это другое дело. Не сомневаюсь, что моя няня рассказывала мне то, что узнала от своей матери, а та от своей: некоторые из нас снова рождаются в этих разных мирах до тех пор, пока наконец, если мы своей жизнью завоюем это право, мы не рождаемся в последний раз в Финавире, или Финваире, в ближайшем из всех миров к тому месту, где обитают истинные боги.
— А после этого? — спросила Дианора. Казалось, его слова стали частью магических чар, окутывающих этот день.
— После — никто не знает, или никто не сказал мне. И я не нашел этого ни в одном из свитков или книг, которые прочел, когда стал старше. — Он поерзал в кресле, его красивые руки покоились на резных подлокотниках. — Мне никогда не нравилась нянина легенда о Финавире. Существуют другие сказки, некоторые из них совсем не похожи на эту, и многие из них мне очень нравились, но почему-то запомнилась мне именно она. Меня это тревожило. Она делала наши жизни здесь просто прелюдией, они становились несущественными сами по себе, а имели значение только для того, куда жизнь приведет нас потом. Мне всегда необходимо было чувствовать, что мои дела важны здесь и теперь.
— Кажется, я с тобой согласна, — сказала Дианора. Ее руки теперь мягко лежали на коленях; он создал иное настроение. — Но почему ты мне рассказываешь эту сказку, если она тебе никогда не нравилась?
Самый простой вопрос.
И Брандин ответил:
— Потому что в последние годы мне снится по ночам, что я заново родился далеко от всего этого, в Финавире. — Тут он впервые с того момента, как начал говорить о сказке, посмотрел прямо на нее, и его серые глаза были спокойными, а голос твердым, когда он произнес: — И во всех этих снах ты была рядом со мной, и ничто нас не разделяло, никто не встал между нами.
Дианора не была готова к этому. Совсем не готова, хотя, возможно, все время слышала какие-то намеки, но она была чересчур слепа и не замечала их. И сейчас она вдруг тоже ослепла, слезы потрясения и изумления наполнили ее глаза, а сердце отчаянно, настойчиво забилось в груди.
— Дианора, — продолжал Брандин, — ты была так нужна мне вчера ночью, что я сам себя испугался. Я не послал за тобой только потому, что мне необходимо было как-то примириться с тем, что случилось со мной, когда ты отвела стрелу Камены. Солорес — это обман для двора, не больше: чтобы они не подумали, что опасность лишила меня мужественности. Я провел всю ночь, шагая из угла в угол или сидя за столом, пытаясь понять, к чему пришла моя жизнь. Что это значит, если моя жена и единственный оставшийся в живых сын пытались меня убить и их попытка провалилась только благодаря тебе? И размышляя об этом, поглощенный этим, я лишь к рассвету осознал, что оставил тебя одну на всю ночь. Дорогая моя, простишь ли ты меня когда-нибудь за это?
«Я хочу, чтобы время остановилось, — думала Дианора, тщетно вытирая слезы, чтобы ясно увидеть его. — Я хочу никогда не покидать эту комнату, хочу снова и снова слышать эти слова, бесконечно, пока не умру».
— Во время утренней поездки я принял решение, — сказал он. — Думал о том, что сказала Изола, и наконец-то смог признать, что она права. Так как я не хочу и не могу изменить то, что обязан сделать здесь, то должен быть готов заплатить за это сам, а не руками других жителей Играта.
Дианора дрожала, не в состоянии сдержать слезы. Он не прикасался к ней, даже не сделал движения к ней. У стоящего за его спиной Руна лицо превратилось в искаженную маску боли, и страсти, и чего-то еще. Того, что она иногда на нем видела, но не могла заставить себя поверить. Она закрыла глаза.
— Что ты собираешься сделать? — прошептала она. Говорить было трудно.
И тогда он ей рассказал. Рассказал все. Назвал ей тот поворот дороги, который выбрал. Она слушала, слезы падали теперь не так часто, вскипали в переполненном сердце, и наконец она поняла, что колесо делает полный оборот.
Слушая серьезный голос Брандина на фоне потрескивания пламени в день Поста, Дианора мысленным взором видела лишь картинки в воде. Темную воду в садовом пруду и море, которое ей в нем показали. И хотя она не обладала даром предвидения, она понимала, куда их всех ведут его слова.
Она заглянула в свое сердце. К своему величайшему горю почувствовав, что оно принадлежит ему, что оно все же не вернулось к ней. Но даже в этом случае, и это ужаснее всего, она знала, что произойдет.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
