словно продолжая разговор с Ниной Петровной.
— Послушай, Никита… Ведь твоя любимая учительница права — почему бы тебе всерьёз не задуматься о медицине?
Никита возвёл очи к небу, тяжело вздохнул.
— Мам, ну, пожалуйста! В который раз! Не начинай всё сначала!
Это было правдой: пока Никита учился в одиннадцатом классе, этот разговор у них с матерью повторялся довольно часто.
Никита ничего не имел против медицины. Он вообще не имел ничего против любой специальности. Но впереди была армия, и загадывать наперёд о будущем, он считал совершенно бессмысленным.
Но у мамы характер был твёрдый: она умела настаивать на своём.
— Послушай сынок… Мы сегодня ночью привезли в одну из городских больниц очень тяжёлого больного с многочисленными травмами после дорожной аварии. Его принимал молодой доктор, но ты бы видел, как он работал, какие у него прекрасные руки!
— Ну, и что?!
Мама вздохнула и понизила голос.
— Да в общем-то ничего. Кстати, в этой больнице в приёмное отделение нужен санитар, есть полторы ставки вакантных. Может быть, пойдёшь к ним работать санитаром? Всё равно надо куда-то устраиваться. Опять же суточные дежурства, отработал — потом два-три дня выходных. Поработаешь в больнице до армии, присмотришься, тогда и поймёшь, нужна тебе медицина или нет.
В общем-то Никите было всё равно, где зацепиться на год. Он немного подумал и неожиданно согласился.
— Можно я до конца недели побездельничаю? А в понедельник пойду устраиваться. Ты мне объяснишь, как это делается.
Мама просияла, но скрывая довольную улыбку, отвернулась и понесла в сервант сервизные чашки.
До ухода в армию ничего он не решил. Не хотел даже задумываться о том, что будет делать через два года. На вопросы матери отвечал уклончиво: ну, да, вроде иногда бывает интересно, но всю жизнь быть по уши в крови, в чьих-то рвотных массах, слушать бесконечные вопли пострадавших в дорожных авариях или оказывать помощь пьяницам, которые сами виноваты в том, что угодили под трамвай или электричку… Ну, уж увольте!
Но это было так давно — целых два года прошло! Теперь надо было жить дальше. Никита понемногу приходил в себя. Дел сейчас у него немного. Прежде всего надо прописаться. Он позвонил тёте Наташе на работу. Она обрадовалась, засуетилась, велела ему сегодня же явиться к ним. Никита вежливо пообещал прийти в ближайшее время, когда решит свои срочные проблемы. Проблем особых не было, но прожив у них несколько дней во время похорон матери, он понял, как изменилось состояние этой вполне благополучной семьи. Тётя Наташа в библиотеке периодически получала свои копейки, поскольку была бюджетником, Лерке стипендию не платили уже полгода, а Валерий Викторович работу вообще потерял: все «ящики» плотно захлопнулись. Он с трудом устроился сторожем в гаражный кооператив, иногда мыл чьи-то машины или помогал чинить двигатели.
Перед уходом в армию свою нищенскую зарплату санитара Никита отдавал маме до копейки. Она отстёгивала ему определённую сумму на карманные расходы, а остальные откладывала на общую сберкнижку вместе со своими скромными сбережениями. Когда Никите исполнилось восемнадцать лет, мама торжественно сообщила ему, что эту сберкнижку она переоформила на них двоих, то есть после возвращения из армии у него будут на первое время какие-то деньги на жизнь. Он прикинул сколько их — этих денег… При очень скромных тратах хватило бы месяца на полтора. Не задумываясь, он решил сразу, как получит паспорт с пропиской, тут же устроится куда-нибудь на работу, которую можно будет потом сочетать с учёбой. Проще всего, конечно, вернуться на прежнее место в приёмное отделение — там всё знакомо и понятно, но было одно препятствие, которое тормозило его решение. Впрочем, если подумать хорошенько, препятствие это было вовсе не принципиальное. С того времени прошло два года, в его жизни всё изменилось, и он сам тоже изменился. Ну, а тогда… Ему было всего восемнадцать лет, впереди была армия, а на плечах вместо головы — кочан капусты… Случилось тогда довольно противная история, о которой сейчас даже вспоминать не хотелось. Ангелина, тридцатилетняя медсестра «приёмника», разбитная и довольно нахальная, с пышными формами, однажды соблазнила его. В тот воскресный день больница по городу не дежурила, в отделении было тихо, и они с Ангелиной все сутки были только вдвоём. Изредка к ним, конечно, кто-нибудь заскакивал — то дежурный врач проверял всё ли в порядке, то какая-нибудь любопытная медсестра с терапии или с неврологии… Блеснёт на них с Ангелиной понимающим ироническим взглядом — и исчезнет. Ангелина несколько раз чуть ли не насильно угощала его в сестринской всякой вкусной едой, они подолгу пили чай с мятой, хотя разговаривать особенно было не о чем. Ну, а когда наступила ночь, она просто закрыла на ключ дверь в сестринскую… Так и пошло. Старшая медсестра ушла в отпуск и заменяла её всё та же Ангелина. Составляя график дежурств, она поставила Никиту в свою смену, и целый месяц он был вынужден работать только с ней. Конечно, когда больница дежурила по городу, в «приёмнике» был сумасшедший дом — одна Скорая уезжала и тут же в дверь звонила следующая бригада… Иногда за сутки даже чаю попить не удавалось. Но выпадали и совершенно спокойные дни, тогда Никита не знал, куда деться, где спрятаться от приставаний Ангелины. Она только посмеивалась, понимая его уклончивость по-своему. Никита ненавидел себя и не мог дождаться, когда старшая медсестра Нина Фёдоровна, пожилая добрая и мудрая женщина, вернётся из отпуска. Как только она вышла, он сразу же пошёл к ней и, плотно прикрыв за собой дверь в её кабинете, пряча глаза, попросил поменять график так, чтобы не попадать в одну смену с Ангелиной. Старшая посмотрела на него внимательно, и только покачала головой.
— Хорошо, Никита… Я вас разведу. Я сама заметила, только график посмотрела… Сразу подумала, что здесь что-то не так…
После этого они с Ангелиной почти не встречались. Изредка только сталкивались при смене дежурств, в таких случаях она проходила мимо него, не здороваясь. Словно не замечая. Никиту это только радовало.
Он пошёл в больницу. Всё получилось лучше, чем он мог себе представить: Ангелина уволилась ещё прошлой зимой, а старшая медсестра ушла на пенсию. В приёмном отделении свидетелей его юношеского позора не осталось. А в остальном там мало что изменилось: и заведующий отделением был тот же, и медсёстры, и санитарки, которые к нему неплохо относились, все были на своих местах. И маму, как фельдшера Скорой, здесь все знали. О том, что она так нелепо погибла,
