— Если Мартинец сам что-то говорил, почему же у меня спрашиваете?
— А потому, что вы должны информировать меня обо всем.
Этого только не хватало Рутковскому: стать информатором Кочмара! Ответил сухо и твердо:
— Я знаю, пан Роман, что входит в круг моих служебных обязанностей, и не собираюсь делать больше. — Он мог себе позволить такой ответ — у него за спиной был Лодзен, и чихать он хотел на Кочмара.
Но пан Роман в гневе утратил чувство реальности.
— А собственная совесть! — чуть не заорал. — Что вы думаете об этом?
— У вас была возможность убедиться, что я всегда обдумываю свои поступки.
— Но какого черта я должен узнавать о глупой дискуссии с Вороновым из других уст?
— Я не усматриваю в ней ничего дурного. Нормальная литературная беседа.
— Но вы же с Мартинцем загнали Воронова в угол!
— Наш разговор был частным.
— Вы — работник радио «Свобода», и частных разговоров у вас не может быть.
Теперь Кочмар начал загонять Рутковского в угол, Максим почувствовал это и отступил, но отступил с достоинством.
— Существуют моменты, — попробовал объяснить, — когда должны торжествовать объективные истины. У нас была творческая дискуссия...
Кочмар выскочил из-за стола, резко открыл двери — не вызвал Катю звонком, настолько потерял терпение.
— Позовите Мартинца, Кетхен, — приказал.
— Очная ставка? — усмехнулся Рутковский.
— Называйте это как хотите, но я не позволю разводить у себя в редакции демократию!
— Мы репрезентуем свободный мир... — начал осторожно Максим.
— Демагогия!.. Мы боремся с коммунизмом, и каждое проявление симпатии к враждебной нам системе я расцениваю как предательство.
Теперь Максим почувствовал под собой твердую почву. Последние установки руководства станции ориентировали не на пещерную ненависть ко всему советскому — рекомендовалось быть гибкими, кое-что даже хвалить, поддерживать, но обязательно подчеркивать, что здесь, на Западе, все лучше и в конце концов западное влияние неумолимо будет расширяться. Рутковский хотел напомнить об этом Кочмару, но двери открылись, и в кабинет заглянул Мартинец.
— Вызывали? — спросил.
Кочмар, который стоял посередине кабинета, как надутый пузырь, вдруг будто выпустил из себя воздух: втянул живот, наклонился в сторону Мартинца и сказал чуть ли не льстиво:
— Заходите, будьте добры, пан Иван, нужно разобраться в нескольких вопросах.
«О-о, — подумал Рутковский, — а этот Кочмар намного опаснее, чем кажется!»
Вероятно, Мартинец только что с кем-то шутил: веселая улыбка все еще была на его устах. Он зашел в кабинет, остановился посередине, наконец стер улыбку с лица и сказал:
— Слушаю вас, пан Кочмар. Хотя я догадываюсь, о чем пойдет речь.
— Мальчишка! — потерял самообладание Кочмар, и Мартинец мгновенно воспользовался этим:
— Даже ваше высокое служебное положение, — в его тоне явно прозвучали издевательские нотки, — не позволяет вам унижать и оскорблять простых смертных. Тем более при свидетелях.
— Мы еще успеем разобраться с этим, — в тон ему ответил Кочмар. — До меня дошли слухи, что вы вчера недостойно обошлись с Вороновым.
— А вы не допускаете, что Воронов недостойно обошелся с нами?
— Это его дело. На его месте я выставил бы вас за двери.
— А Воронов угостил нас кофе.
— Хотите сказать?..
— Я ничего не хочу сказать. Я только констатирую факт, пан Роман. Кстати, зачем вы пользуетесь слухами, позвали бы меня и сразу бы получили свежую и достоверную информацию.
— Вот я и хочу ее получить. Зачем вы высекли Воронова?
— Мы вели себя очень тактично.
— Вы сами сказали, что высекли...
— И об этом уже успели донести, — пожаловался Иван Рутковскому. — Вот народ: не успеешь подумать, а уже икается. Так вот, пан Роман, Воронов же не тот человек, с которым можно играть в прятки, и вы это должны понимать лучше, чем мы.
— А в связи с тем, что действительно понимаю лучше, чем вы, должен предупредить: если бы не согласие Воронова дать нам интервью, вы имели бы серьезные неприятности.
— Кажется, вы угрожаете нам, шеф?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Я никогда и никому не угрожаю — просто предупреждаю. Кстати, у вас два опоздания на работу. Если случится третье...
— Уволите меня?
— Конечно.
— Сомневаюсь! — Мартинец явно разозлился и плохо контролировал себя. — Вы пожалеете...
— Муки совести не очень будут терзать меня.
— Они совсем не терзали бы вас. Но не думайте, что только вы имеете досье на каждого из нас.
Кочмар подскочил и замахал руками, напоминая задиристого петушка, готового к бою:
— Что? Что вы хотите сказать?
— Мелкие мошенничества, к которым вы прибегаете с помощью Кати Кубиевич.
Кочмар переступил с ноги на ногу, стиснув кулаки. Казалось, кинется на Мартинца. Но сдержался и лишь показал рукой на дверь.
— Идите, — приказал громко, — уходите прочь, пан Мартинец, я не терплю шантажистов!
Рутковский поплелся следом за Иваном, но Кочмар остановил его. Подождал, пока за Мартинцем закроется дверь, сказал укоризненно:
— Видите, до чего доводят необдуманные решения.
Рутковский знал, что поддерживать Мартинца ему сейчас небезопасно. С чисто человеческой точки зрения это было не очень пристойно, но, поссорившись с Кочмаром, мог поставить под удар все дело. Тем более кто такой, в конце концов, Мартинец? Сукин сын, бабник, болтун, пройхода, предавший Родину ради «красивой жизни». Ответил Кочмару уклончиво:
— Не могу до конца согласиться с вами, шеф, хотя сейчас понимаю: нам не нужно было затевать дискуссию с Вороновым.
— Вот! — поднял короткий, будто обрубленный, палец Кочмар. — О чем я все время и толкую! Пусть это будет вам наукой, пан Максим. Не то что для некоторых... — махнул рукой, отпуская.
...Приближалась гроза, было душно, и Сопеляк, у которого было высокое давление, хватался за грудь и жаловался, что умирает. Обедали за одним столом — Рутковский, Сопеляк, Карплюк и Мартинец, съели салат, невкусный протертый суп и лакомились большими, на всю тарелку, отбивными с жареной картошкой и зеленым горошком. Рутковский, принимая во внимание болезнь Сопеляка, заказал лишь три кружки пива, пан Виктор лишь поморщился и ничего не сказал, но взгляд у него стал по-детски обиженный, казалось, сейчас он заплачет, и Мартинец не выдержал и сказал:
— Недавно разговаривал с одним врачом. Хороший врач, молодой и прогрессивный, имеет хорошую клиентуру. Так он сказал, что баварское пиво лечит чуть ли не все. Некоторые твердят, что оно вредно для почек и при давлении — не верьте, в пиве совсем мало алкоголя, но очень много стимулирующих веществ. Если быть осмотрительным, я имею в виду кружку, самое большое — две, то на здоровье каждому.
— Неужели? — обрадовался Сопеляк. — Я всегда знал: медицина еще не сказала последнего слова...
Рутковский принес еще кружку.
— Пейте, пока нет пани Ванды, — посоветовал, — ибо она, по-моему, не в курсе современных медицинских достижений и может неправильно истолковать это.
Красный нос-пуговка Сопеляка вспотел от счастья. Быстро справившись с отбивной, он вежливо поблагодарил всех и поплелся из буфета.
— Побежал к Ванде, — сообщил Карплюк, хотя все и без него знали это. — Получать очередные указания.
— Там полнейший матриархат, — согласился Мартинец. — Эта старая карга надела на него уздечку.
Карплюк высунул шею из воротника и предложил:
— А не выпить ли нам еще по кружке?
— Давайте, — согласился Мартинец, и Карплюк, собрав пустые кружки, направился к стойке. На столе около него лежала папка, Карплюк по пути зацепил ее локтем, и из папки выпала бумажка. Мартинец хотел положить ее на стол, но, прочитав строчку, глянул вслед Карплюку, будто хотел что-то сказать, но запнулся и впился в листок. Читал, шевеля губами, совсем по-детски, и лицо у него сразу вытянулось и приобрело удивленное выражение: он напоминал школьника, которого незаслуженно отчитывает учитель, — не может возразить, но не соглашается, и от этого гнев и слезы душат его.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
