Никогда после, всю свою жизнь, Филипп не забывал этого памятного для него дня. Проходили часы за часами, и ему казалось, что ни один человек и никакая ездовая собака не могли бы выдержать такого долгого напряжения в езде и такой быстроты, как Брэм и его волки. Иногда небольшие расстояния Брэм проезжал на санях, но большую часть пути пробегал позади них или же впереди перед волками. Волки почти совсем не получали отдыха. Целыми часами они мчались все вперед и вперед по голой равнине, и стоило им только хоть на минуту остановиться, чтобы передохнуть, как плеть Брэма уже проходилась по их спинам, и они вздрагивали от его ужасного понукания. По всему Баррену наст был настолько тверд, что надобности в лыжах уже больше не представлялось, и несколько раз Филипп соскакивал с саней и бежал рядом с Брэмом. Два раза они бежали, взявшись под руку, плечом к плечу.
В полдень компас показал Филиппу, что они уже сбились с севера и держались теперь на запад. Каждые четверть часа затем он поглядывал на компас, и все время он показывал на запад.
Он догадывался, что Брэма теперь что-то стало подгонять, что он стал очень торопиться и не давал своим волкам ни одной минуты отдыха, и скоро догадался, что это возбуждение в Брэме началось именно с того самого момента, как он присвоил себе его съестные припасы. Но все время Брэм бормотал какие-то неясные слова, так что Филипп ничего не мог понять.
Серый день превратился уже в темноту, когда они наконец остановились.
Брэм указал Филиппу на связку хвороста и так просто, точно они провели в разговоре целый день, сказал ему:
– Огонь, месье…
Волки, как были в упряжи, так и повалились от усталости, положив морды между передними лапами. Брэм медленно обошел их всех и с каждым из них поговорил. После этого он опять замолчал, точно набрал в рот воды. Он достал из медвежьей шкуры котелок, наполнил его снегом и повесил над костром, к которому Филипп поднес зажженную спичку. Так же он поступил и с чайником Филиппа.
– Много мы проехали, Брэм? – обратился к нему Филипп.
– Миль пятьдесят, месье… – ответил тотчас же Брэм.
– А сколько нам еще осталось ехать?
Брэм хрюкнул. Лицо его окаменело. Он держал в руке длинный нож, которым резал мясо карибу. Он уставился на него, а потом вдруг перевел взгляд на Филиппа.
– Я убил человека на Божьем озере, – сказал он, – за то, что он украл у меня этот нож и сказал, что я лгу. Я убил его вот так!.. – И согнул нож так, что он разлетелся пополам.
При этом он неприятно засмеялся. Затем он принялся за мясо и стал резать его на куски для своей своры и долго после этого молчал как немой. Напрасно Филипп старался втянуть его в разговор. Он расспрашивал его о погоде, о волках и о жизни за Полярным кругом. Брэм внимательно слушал его, но ничего не отвечал.
Через час они закончили свой ужин и стали оттаивать снег для питья собакам и себе. Затем наступила ночь, и при свете костра Брэм вырыл себе яму в снегу для ночлега и укрылся санями, которые перевернул над собой вверх полозьями. Филипп же постарался устроиться как можно удобнее в своем спальном мешке, сверху которого положил еще и палатку. Огонь погас. Храп Брэма дал Филиппу понять, что человек-волк уже уснул. Но прошло еще много времени, прежде чем удалось задремать и Филиппу.
Но он тотчас же и вскочил от полученного им толчка в плечо.
– Пора вставать! – раздался над ним голос Брэма.
Было так темно, что, когда он поднялся на ноги, Брэма было вовсе не видно. Слышался только его голос около волков. Это он их запрягал. Уложив на сани спальный мешок и палатку, Филипп зажег спичку и посмотрел на часы. Было три четверти первого.
Целых два часа они ехали не останавливаясь прямо на запад. После этого небо прояснилось, высыпали яркие звезды без числа и осветили вокруг них все. Они ехали по такой же унылой равнине, как и тогда, когда Филипп в первый раз увидел Брэма. То и дело зажигая спички, он продолжал наблюдать направление и посматривать на часы. Было уже три часа, а они все еще мчались на запад. К удивлению Филиппа, они пересекли небольшую группу деревьев. Эта рощица из корявых низкорослых сосен занимала собой пространство не более полудесятины, но теперь уже было ясно, что они приближались к лесу.
От этой рощицы Брэм свернул круто на север, и еще через час они уже то и дело стали встречать на пути отдельные деревья, которые с каждой милей становились все чаще и крупнее, пока наконец они не въехали в дремучий строевой лес. До рассвета они проехали по этому лесу восемь или десять миль. А когда наступил рассвет, серый и угрюмый, то они вдруг оказались около какой-то хижины.
Сердце Филиппа забилось от волнения. Наконец-то здесь он разгадает тайну золотых волос! Такова была его первая мысль. Но когда они подъехали к хижине поближе и остановились у крыльца, он вдруг почувствовал разочарование. В хижине никто не жил. Из трубы не шел дым, и сама дверь была до половины занесена сугробом. Но его мысли тотчас же прервали, потому что Брэм щелкнул плетью и волки рванулись вперед. Брэм опять дико засмеялся, его хохот потряс собой лес, и отовсюду издалека его повторило эхо.
С той самой минуты, как они миновали эту заброшенную и заметенную снегом хижину, Филипп уже сбился с направления и потерял счет времени. Ему казалось, что Брэм уже подъезжает к месту назначения, да и волки смертельно устали. Стал уставать и сам Брэм – он то и дело присаживался на сани. Но все-таки они мчались еще вперед, и Филипп с нетерпением всматривался в даль перед собой.
Было уже восемь часов утра. Прошло уже два часа, как они миновали заброшенную лачугу, и вдруг они въехали в расчищенное в лесу местечко, в центре которого оказалась другая избушка. С первого же взгляда на нее Филипп догадался, что она была обитаема. Тонкая струйка дыма поднималась из трубы, и чувствовался вообще запах жилья. Филипп мог видеть одну только ее крышу, так как со всех сторон эта бревенчатая избушка была обнесена высокой, в шесть футов, оградой, сделанной из толстых сосновых кольев, вбитых в землю.
Шагах в двадцати от того места, где Брэм остановил своих волков, в этой ограде была калитка. Брэм подошел к ней, навалился на нее плечом, и она отворилась.
Затем с полминуты он молча смотрел на Филиппа, и в первый раз за все время Филипп заметил странную перемену, вдруг происшедшую в его лице. В нем уже не было ничего звериного. В глазах появился какой-то новый блеск. Тонкие, крепко стиснутые губы разжались, и он задышал вдруг так часто, точно испытывал какое-то большое возбуждение. Филипп не двигался и не говорил. Он слышал за собой беспокойное визжание волков. Он поднял глаза на Брэма и, увидев на его лице выражение радости и предвкушение чего-то интересного, вдруг почувствовал в сердце боль от ужасных предположений, и настолько острую, что невольно всплеснул руками. Брэм не заметил этого жеста. Он смотрел в это время на саму хижину и на выходивший из ее трубы дымок.
Затем он посмотрел на Филиппа и сказал ему:
– Можете входить, месье.
Он распахнул перед ним калитку, и Филипп вошел. Постояв немного, чтобы убедиться в намерениях Брэма, он услышал, как человек-волк запирал за ним калитку.
– Входите, – сказал Брэм, – а то мне нужно впускать сюда волков.
Тогда Филипп понял. В пространстве между изгородью и избушкой помещались волки, и Брэм дожидался, когда Филипп войдет в избушку, чтобы впустить их сюда. Филипп отвернулся, чтобы не выдать своего испуга. От калитки до крыльца избушки была протоптана в снегу тропинка, и он с горьким чувством заметил на ней следы от маленьких женских ног. Но даже и тогда он не хотел верить тому, что так упорно и настойчиво предполагал. Почему бы этой женщиной не могла быть индианка, которая жила вместе с Брэмом, или эскимосская девушка, которую он купил где-нибудь за Полярным кругом?
Он молча подошел к двери. Он не постучался в нее, а прямо отворил и вошел.
Стоя у калитки, Брэм дождался, когда он войдет в избушку, и когда Филипп наконец скрылся за дверью, он откинул голову назад и стал так весело и победно хохотать, что даже его усталые звери насторожили уши и стали прислушиваться.
И как раз в эту самую минуту Филипп уже стоял лицом к лицу с тайной золотых волос и сплетенной из них петли.
Глава IX
Сумасшествие и голод
Филипп вошел в избушку Брэма Джонсона с западной стороны. С восточной же стороны, через единственное окошко, в нее врывался свет от тусклого северного солнца и отражался на противоположной перегородке. В этой перегородке была дверь, и как раз в двери стояла девушка.
Когда Филипп увидел ее, она вся была залита светом, и первое его впечатление было таково, что вся голова, точно облаком, была покрыта великолепными волосами, из которых и была сплетена знаменитая золотая петля. Он заметил по остаткам от некоторых прядей этих волос, что таких силков было сделано довольно много и что, по-видимому, Брэм Джонсон употреблял их для ловли зверей. Вторым его впечатлением было то, что своим появлением он помешал ей одеваться и что она замерла от удивления, когда увидела его перед собой.
