— Бери! Не жалко! Тебе жениться давно надо.
После смерти царицы Марии Темрюковны и казни ее брата он приказал Малюте:
— Пусть поездят по городам да пошарят в московских теремах и сыщут мне добрую и приветливую супругу. Третий брак разрешен церковью. И в обиду новую царицу я не дам. Более враги мои ядом ее не изведут, как двух предыдущих.
Малюта распоряжение исполнил, но он давно уже предназначил повелителю в супруги Марфу Собакину, родом из Коломны. По другим источникам, отец Марфы был новгородским купцом, что, впрочем, сомнительно. Какие-то родственные узы связывали Малюту с Собакиным. За Марфу горой стояли и жена Прасковья, и дочь Мария.
— Свахами будете и свадьбу скоро сыграем! — пообещал домашним Малюта.
Если Марфа войдет в опочивальню царя, то жена и дочь Малюты станут ее наперсницами, во всякое время вхожими не только в кремлевские покои, но и в любимый Иоанном дворец в Александровской слободе. Марфа — раскрасавица, сбитая плотно, с пышной грудью, огромными голубыми глазами и алым ртом. Словом, вкусы царя были таинственным образом учтены самой природой девушки. Надоели Иоанну восточные худышки, гибкие как лоза, с черными, как непроглядная ночь, очами: сколько ни смотри в них — души не увидишь. Малюта не сомневался, что, расхваливая прелести Марфы, он без труда уломает Иоанна. Однако, чтобы не вызвать царского гнева, Малюта каждый раз докладывал подозрительному владыке о результатах поисков. Лучше, чем Марфа, не сыскать. Суета между тем поднялась изрядная. Слухи о существовании в дальних городах и поместьях необычайных красавиц проверялись и перепроверялись. Гонцы мчались в разные стороны и из разных сторон, с противоречащими друг другу указами и сообщениями, а Малютой приготовленная невеста спокойненько ждала назначенного часа под боком, в Коломне.
Мысли о том, что станется с семьей в случае опалы, не оставляли в покое Малюту. Он так часто соприкасался с бессмысленной смертью, что и к собственной гибели начал относиться без особенного страха.
IX
Вообще, люди в ту пору тяжко жили, но зато легко умирали. Иные почитали за счастье умереть, сражаясь. Еще совсем недавно Малюта вместе с Иоанном и царевичем Иваном перебили десятки поляков и литовцев, взятых в плен в Изборске. Сначала их хотели обменять на икону из Виленского собора, но гетман Хоткевич медлил, и раздраженный царь решил перед казнями на Поганой луже покончить с неприятными ему чужеземцами, поступающими не по-христиански. Жестокость и безжалостность кары и своих заставит задуматься. Нечего им рассчитывать на милость! Ведь они с чужеземцами нередко заодно. Пусть узнают, что и их ждет.
Пленники содержались в трех тюремных башнях. Малюта предупредил Иоанна о возможной опасности при налете:
— Шляхтичи — народ завзятый. От них и удара ножом дождешься. Не рискуй драгоценной жизнью, пресветлый государь! Держись подалее от бойниц.
Чутье опытного охранника и на этот раз не подвело. Шли к башням на рысях, с дикими возгласами:
— Гойда! Гойда!
Царь любил мощный и протяжный клич. Степь, лунная ночь, разбойный топот копыт, в седле отважная стража. Клич вселял в него бодрость и уверенность. У первых ворот встретили, как потом выяснилось, купца, который, испугавшись опричной орды, кинулся прочь. Малюта догнал и снес по плечи голову саблей. Стали стучать в калитку:
— Открывай, открывай!
Сторож темницы, увидев царя в сопровождении опричных бояр и стрельцов, обомлел. В отверстие Малюта разглядел побелевшее лицо. Руки у старика дрожали — никак не удавалось отодвинуть засов.
— Бревно сюда! — скомандовал Малюта.
Прочную калитку, обшитую железными полосами, высадили мгновенно. Малюта ворвался вперед и саблей, которую не вложил еще в ножны, с лезвием красным и мокрым от крови, рассек сторожа на две части — такова оказалась сила удара.
— Чтоб больше не страшился, а поспешал. Царь перед тобой, пес! — объяснил он мертвецу.
Теперь у ног властелина лежало два сторожа, но оба одноногих.
— Лихо рубишь! — усмехнулся Иоанн. — Выводи заключенных во двор!
— Гойда! Гойда! Пся крев! Выходи!
Вначале появился рослый усатый шляхтич Павел Быковский и сразу нарвался на царское копье. Оно вонзилось ему в грудь и застряло. Поляк, обливаясь кровью, попытался вырвать древко и броситься на Иоанна. Ему это удалось.
— Сын! — позвал царь. — На помощь!
Он хотел сдержать поляка, размахивая мечом и не подпуская к лошади. Малюта выскочил из дверей башни и тоже кинулся к царю. Но Иван успел раньше. Размахнувшись, он прошил тело шляхтича копьем, да с такой силой, что чуть не задел Малюту, намеревавшегося схватить Быковского за плечи. Ну и пошли работать убойными ножами, мечами и копьями. Поляки сопротивлялись как могли, но без оружия ни себя уберечь, ни опричникам урон нанести не получалось. Умирали элегантно, если смерть вообще может быть элегантной, красивой, — без стонов, с проклятьями на устах, в схватке. Никто не опустился на колени, никто не унизился до мольбы о жизни.
— Бей их! Не жалей! — кричал царь, пришедший в бешенство от неожиданного сопротивления шляхты. — Псы поганые! Над православной иконой ругались. В затворе сколько держали! Бей их! Не жалей!
— Бей их! Не жалей! — эхом отзывался Малюта.
Известного ему чеха Безу он уложил копьем. Альберта Богуцкого, тоже знакомого, которого недавно брал в застенок, пронзил Болотов коротким татарским дротиком.
— Айда ко второй башне! — приказал царь.
У ее дверей повторилась та же картина. Знатного мужа Ракузу и его зятя Якова Мольского прикончили Иоанн и Малюта. Женщин, которые содержались в темнице с детьми, не пощадили. И опять царь сорванным голосом вопил:
— Бей их! Не жалей!
С сидельцами третьей башни поступили не менее суровым образом. Там посекли всех до одного. Спаслись лишь спрятавшиеся среди тел слуга капитана Чичерского Андрей Мочаржевский и хлоп пана Страбского.
— Пировать! Пировать! — загалдела свита. — Пировать!
— Гойда! Гойда! — И царь присвистнул.
Понеслись пировать. Спрыгнув на землю перед Красным крыльцом кремлевского дворца, Иоанн, сузив глаза и нервно вздернув бородку, которую подстригал с особой тщательностью, как отец, великий князь Василий III Иванович, когда женился на его матери Елене Глинской, родственной по крови избиваемым полякам и литовцам, резко бросил через плечо Малюте:
— Пусть завтра похоронят этих нечестивых псов! И сровняют с землей! Папежники не люди! Чего вздумали: из киота драгоценные перлы выковырять! Ну я им покажу!
И показал! Ругаться над божественным ни один православный не позволит, а тем более — царь! Шляхта полегла почти сплошь. Андрея Мочаржевского на другой день поймали и расстреляли излука, а хлопу пана Страбского развалили голову шестопером. Маленькой худощавой польке удалось притаиться под телами иссеченных, но ее не пощадили: вытащили и убили ударом ножа.
За всей этой кровавой тризной внимательно наблюдал немец-опричник родом из Померании Альберт Шлихтинг, но о собственной роли в побоище он в своих записках предусмотрительно умалчивал. Впрочем, какой мемуарист сознается в преступлении, хотя преступлением стоит почитать одно присутствие при сем ужасном деле.
X
Ну да ладно! Новгородцев избил, облыжно обвинив в измене, Алексея Даниловича Басманова, соратника давнего, так или иначе умертвил, боярскую верхушку и князей родственной крови уничтожил, талантливых интеллектуалов, таких как Иван Висковатов и Никита Фуников, дотла истребил — оправдать нельзя, как пытался Сергей Эйзенштейн, прибегая к фигуре умолчания и иными способами искажая действительность, но понять цепь этих преступлений еще как-то удается: боялся, ненавидел, по-своему смотрел на будущее России и собственного уже не монархического, а тоталитарного, диктаторского режима — и массу добавочных причин отыскать можно, в том числе и религиозного порядка, однако зачем он князя Афанасия Вяземского жизни лишил — друга верного, давнего и незаменимого?! Неужто за то, что архиепископа Пимена предупредил князь о грозящей опасности? Или за то, что женился на сестре Никиты Фуникова? Да велики ли грехи человеческие? Ведь князь шагов к спасению пастыря не совершал. Просто напомнил старцу об осторожности. Нет, не велико преступление. И поначалу Иоанн колебался — какую участь приготовить тому, кого любил и кем якобы был уязвлен. Царь не прощал ни малейшего уклонения. В подобной неверности Малюта, например, никогда не замечался. Иоанн раньше княжеского брата уничтожил, затем жену — урожденную Фуникову — на воротах вздернул и холопов дворовых перебил. Вяземский не дрогнул, вел себя, будто ничего не случилось. Но когда Малюта послал за ним по приказу царя, выяснилось, что Афанасий Иванович скрылся. Через пару-тройку дней опричный голова Григорий Ловчиков, который и прежде доносил на своего начальника, вынюхал, что князь спрятался у близкого Иоанну человека, придворного врача Лензея. Один давно, выходит, готовил убежище, другой бесстрашно предоставил его. Вяземского схватили и передали в руки бывших подчиненных. Били князя палками нещадно по пяткам, вымогая денег, при стечении московского мрачно взирающего на экзекуцию люда. Истерзанный князь каждодневно платил требуемую сумму и указывал, где скрыты главные его богатства. И других будто бы своих должников втянул Афанасий Иванович в расследование. Не помогло!
