положил ключ в карман и преспокойно отправился домой. Англичане, увидев, что с ними обращаются так пренебрежительно, впали в ярость. Завязалась столь запальчивая перебранка, что герцог, который узнал голоса своих слуг, выглянул из окна спальни, выходившей во двор.
Он высунулся из окна в ночном колпаке и спросил слуг о причине ссоры. Поняв из общих криков причину раздора, он приказал Альфонсо еще более строгим тоном отдать его слугам ключ, чтобы его лошади были водворены назад в стойла. Слуги уже издавали победные крики, но Альфонсо высказал им со всевозможной вежливостью свои прежние притязания и заверил их, что он скорее расстанется со своей жизнью, нежели с ключом. Лорд, разгневанный его упрямством, приказал своим людям отнять у него ключ силой, и оба тут же напали на бедного Альфонсо. Ему противостояли семеро дюжих детин, и, опасаясь, что слуги герцога отберут у него ключ, он зашвырнул его в открытое окно кухни, где хозяйка стояла у котла, помешивая соус.
Она уже некоторое время наблюдала за бесчинством и порадовалась стойкости Альфонсо против бесстыжих англичан. Альфонсо, как и С—и, обладал счастливой способностью превращать хозяек в своих служанок. Когда хозяйка увидела своего любимца в опасности и ключ влетел в окно, она расценила это как зов о помощи и поспешила во двор с огромным черпаком, чтобы положить конец беспорядкам. Она уже вознамерилась стукнуть по голове своим черпаком ражего детину, который больше всех наседал на Альфонсо, когда в воротах наконец появился ее муж с бутылью вина под мышкой, ликуя по поводу своей покупки. Он сразу понял причину раздора из громких воплей враждующих сторон и поторопился во двор. Так как драка разгорелась из-за ключа, а не из-за Альфонсо, слуги его отпустили. Однако на голове у него осталась рана столь глубокая, что туда можно было запросто вложить палец. Можно себе вообразить вопли хозяйки, когда она увидела это кровавое представление.
— Что скажут добрые господа, когда вернутся домой! — вопила хозяйка не переставая. — О Боже! За что такое несчастье!
Едва один из графских слуг захотел вместе с ней проникнуть в дом, чтобы найти там ключ, она нанесла ему своим орудием такой сильный удар в лицо, что бедняга отшатнулся на несколько шагов.
В этот момент герцог сверху дал приказ о примирении. Он хоть и был англичанин, но отваги ему недоставало; поняв из воплей хозяйки, что у Альфонсо есть господин, он перепугался и почел благоразумным оставить свой натиск. Хозяйка, увидев его и распознав в нем зачинщика всего этого безобразия, не смогла долее обуздывать свой язык. Она столько наговорила ему о бесстыдстве его людей, сколько англичанин за всю свою жизнь не слыхал. Также и муж ее, который в прочих вещах не так уж часто бывал согласен с женой, объединился с ней в этом пункте, заявив, что стойла ни за какую цену не будут сданы англичанину.
Герцог расценил отказ как оскорбление чести своей нации. Чтобы поощрить хозяйку к уступчивости, он стал швырять во двор гинеи. Столь нелепое проявление щедрости еще более разозлило хозяина, который оставил монеты на земле, но, все еще с бутылью под мышкой и шляпой в руке, повторил свой отказ, обращаясь к герцогу непосредственно.
Тот при виде упорства хозяина пришел в совершенное исступление. Он то предлагал ему деньги, то угрожал его убить, но хозяин пропускал все угрозы мимо ушей. Лорд, зная, что в ближайшие дни в городе трудно будет отыскать постоялый двор со свободными конюшнями, дал себя наконец уговорить, и лошадей отвели в другое стойло.
Когда хозяин хотел уже откланяться, пэр заметил у него под мышкой бутыль; он справился о сорте вина, и, к несчастью, оказалось, что вкус милорда совпадал с наклонностями С—и. Он стал уговаривать хозяина продать ему вино, но тот опять проявил неуступчивость; к тому же он был настолько язвителен, что пустился в весьма подробные рассуждения о замечательных качествах вина, постоянно присовокупляя, что эта бутыль не продается ни за какую цену и что ему стоило невероятных усилий ее найти. Милорд осведомился о причине столь странного поведения, и тогда хозяин, в сердце которого уже запечатлелась дружба к графу, не поскупился на похвалы, рассказав о наших заслугах, из которых смелость и мужество были первейшими.
— Да, — заключил он, — эти господа путешествуют просто и без особой роскоши, но я был бы дурнем, если бы не признал в них иностранных князей, путешествующих в нашей стране инкогнито.
Слова хозяина произвели на герцога некоторое впечатление. Он убедился, что из-за своей вспыльчивости затеял банальную ссору, и несколько смущенно спросил хозяина, каким образом можно было бы смягчить Альфонсо. Но хозяин покачал головой и сказал, что, как ему кажется, деньги тут не помогут. При последующей попытке его предположение подтвердилось.
Вскоре и мы возвратились домой. Герцог, глядя в окно, удивлялся королевским манерам графа, который забавы ради заставлял свою лошадь выделывать неподражаемые курбеты. Благородное животное, разрезвившееся от упражнений, с готовностью угождало ловкости своего хозяина. В это время хозяйка, вообразившая, что графу угрожает опасность, выбежала, чтобы придержать лошадь за узду; тут же появился и Альфонсо с перевязанной головой.
Мы спешились и, увидев дом полон чужих слуг, догадались уже наполовину о том, что произошло. После рассказов хозяйки мы сочли необходимым немедленно нанести визит его светлости. Он принял нас с неописуемым смущением, которое хотел скрыть под несколько бесцеремонной манерой держаться. Я спросил его коротко, не называя наших имен, а также не поинтересовавшись его именем, каким образом он желает загладить оскорбление, за которое я возлагал ответственность всецело на него одного. Он попытался оправдаться, но под конец повел себя благоразумно, попросил у меня прощения, и мы вежливо расстались.
Такие случаи происходили часто, ибо себялюбие людей превосходит их жадность. Свое благородное происхождение и титулы мы оставили в Париже, однако приличным и утонченным поведением, которое в первую очередь характеризует человека высокородного и благовоспитанного, сумели снискать привязанность и расположение всякого. Малой дружбой пренебрегают так же легко, как и малой враждой; и часто нам оказывали безмерные услуги люди, которых мы поначалу считали к тому неспособными. Нас повсюду торопились как можно лучше обслужить, и чем менее мы требовали и чем довольней казались, тем больше находили доброй воли, и плата за все возможные виды предупредительной услужливости и стол всегда оказывалась ничтожной.
Однажды вечером, уже проехав Шартр[215], торопились мы по направлению к одной деревне, чье уединенное, но романтическое расположение предвещало если не самый удобный,
