«Респектабельность соблюдают», — поняла. «Садитесь!», кто-то подтолкнул, надавил на плечи, опустилась на табуретку — спинки нет, это почувствовала. И наконец, лицо — за столом, на нем — ни чернильного прибора, ни лампы, ничего. Всмотрелась, мертвое какое-то, белое, с зеленым отливом, глаза, как плошки, нос приплюснутый, гимнастерка, воротничок, как на рубашке, раньше таких не видела.
— Вы Надежда Дмитриевна Руднева. Вас не обыскивали — это пока не нужно. Если мы договоримся — это и вообще не нужно будет. Вы понимаете смысл совершенного вами преступления?
— Нет.
— По поддельным документам…
— Они ваши, стало быть — подлинные.
Покачал головой:
— Вы совершаете ошибку. Вам не следует спорить, возражать, я ведь не следователь. Если мы не найдем общего языка — выяснять нам ничего не надобно, — мы вас ликвидируем без процедур, вот и все.
— Вы еврей?
— Да, если это имеет значение для вас. Я должен вам объяснить, что участие евреев…
Перебила:
— Не надобно, мне просто очень жаль. Вас и других; вам не следовало лезть в это дело, не следовало…
— Каждый из нас решил это для себя сам. Вы ведь тоже сами для себя решили участвовать в делах мужа, не так ли?
— Это совсем другое. Я прошу быстрее закончить, гражданин. Я устала.
— Хорошо. Мы…
— Кто это «мы»?
— Вы первый человек здесь, кто смеет перебивать. Хорошо. Мы — это ИНО ОГПУ. Обыкновенно мы не разговариваем столь откровенно сразу. Но в данном случае ни вам, ни нам терять нечего. Мы предлагаем вам осознать свои заблуждения, пройти проверку и в дальнейшем, живя нормально, выполнять наши деликатные и необременительные поручения. Мне нужен ваш принципиальный ответ.
— Какие заблуждения я должна осознать?
— Вам следует вернуться к «заблуждениям» вашей юности.
— Философ сказал: нельзя войти в одну и ту же реку дважды. У меня нет заблуждений, я отказываюсь сотрудничать с вами.
— Это окончательный ваш ответ?
— Да.
Вышел из-за стола, прошелся, обошел кругом:
— Поймите правильно: я не намерен вам угрожать. Но теперь вам придется пройти несколько стадий отчаяния и муки — в прямом смысле. Первое: вас будут пытать. Иголки под ногти — самая малая малость, уж простите за тавтологию. Вы цветущая женщина, муж вас, я думаю, обожает. Ему придется пережить ваши мучения зримо.
— Ничего. Он знает — у кого «в гостях».
— А если вы станете свидетелем его истязаний?
Почувствовала, как уходит из-под ног крашенный желтой краской пол и меркнет раскаленная лампочка.
Подбежал, успел подхватить, усадил и брызнул водой из стакана — в лицо:
— Вот видите… А ведь еще ничего и не случилось. Конвой! — крикнул, влетели двое, схватили, подняли с табуретки. — Вниз. Привяжите к стене и начинайте. — Надю уволокли, и сразу же в соседнюю дверь втолкнули Дебольцова. Руки у него были за спиной, в наручниках. Стоял около табуретки и щурился: видимо, привели из темноты. Чекист подошел вплотную: — Вы все осознаете, полагаю. Выхода отсюда нет. Возражать не надо, дослушайте. Сейчас вас отведут вниз, там специально оборудованное помещение, два пуленепробиваемых стекла, триплекса, но видно хорошо. Вы увидите вашу Надю. Ее будут пытать. Крик ее вы тоже услышите. Вам это нужно? Чтобы я понял, внятно!
— Мне это не нужно. Что вы хотите?
— А что от вас хотел Василий Васильевич? Мы хотим того же. Сотрудничества. Вы станете информировать нас о том, что творится в недрах РОВСа, только информация, только!
— А ликвидация руководства? Врангеля, Кутепова, Миллера? Это вас не интересует? Вы с меня смеетесь, товарищ.
Чекист улыбнулся:
— Юмор… Ювеналовы штучки, «губернатор едет к тете»[23] и так далее… Хорошо. Вперед шагом марш.
Спустились на первый этаж, в подвал, лестница разворачивалась все дальше и дальше вглубь, Дебольцов насчитал этажа три по меньшей мере. Наконец чекист толкнул обитую кожей дверь, вошли в комнату. Здесь было мрачновато, в стене сиял сквозь два стекла ослепительно-белый свет. «Мне это мерещится, мерещится, — подумал — этого не может быть…» У стены стояла нагая Надя, руки вздернуты высоко и продеты в кольца, вделанные в стену, покрашенную темной масляной краской.
— Мне это снится… — сказал вслух. — Зверье…
— До победы Мировой революции очень еще не близко, гражданин Дебольцов. Наша служба всячески приближает ее, садитесь. Привяжите его к креслу, зрелище и в самом деле тяжелое…
Невидимые подскочили, опустили в кресло, руки мгновенно пристегнули к поручням.
— Начинайте, — приказал негромко. — А вы, гражданин, когда утомитесь — безо всякого стеснения уведомьте. Капните ему в глаза, чтобы не малодушничал, не закрывал.
Снова кто-то незримый откинул голову, раздвинул веки, что-то резкое, больное обволокло, инстинктивно попытался сомкнуть веки — нет… И вот увидел. Откуда-то появился голый, перед собой он катил столик с зубоврачебными инструментами. «Как тогда, с Бабиным… — пронеслось, — что же делать, что…» Между тем палач взял щипцы и провел ими вдоль Надиного тела, сверху вниз. И, повернув к «витрине» оскаленное лицо, сжал на соске. Надя закричала, дико, страшно, сразу обвисла, и в унисон с ее криком зазвенел на безумной верхней ноте вопль Алексея. Потерял сознание, рухнул, повис, сквозь мглу почувствовал, как закатывают рукав, вкалывают и возвращается сознание.
«Могло быть и хуже». — Знакомый голос слева, за спиной. «Витрины» более не видно было, погасла. Голос продолжал: «Выражение такое помните? Цель оправдывает средства. Слишком велика цель — счастливый, смеющийся мир, сыты угнетенные негры и шахтеры, индусы и китайские рикши, их труд особенно тягостен. Вы согласны помочь?»
Открыл глаза:
— Что будет с Надей? С французом, моим попутчиком?
— Ваш попутчик установлен, это ротмистр Бабин, палач из РОВСа.
— Неважно. Что будет с ними?
— Зависит от вас.
— А гарантии?
— Вы их получите. Например: на ваших глазах мы можем переправить за
