попросил свою сестру посидеть с Билли, хотел прогуляться, но не мог оставить сына одного в смерти. Я по-прежнему лежала в постели, одурманенная, от меня не было никакого толку, в первую очередь мужу и мертвому сыну.
Позднее утром дня похорон из Нью-Йорка приехали мамà и Леандер. Я не знала, смогу ли встретиться лицом к лицу с мамà, с ее безмолвным обвинением, ведь она наверняка винила Билла и меня. К тому времени я уже встала, но едва увидела Билли в гробу, среди цветов, стольких цветов, как немедля вновь впала в истерику. Проснись, Билли, на самом деле ничего не случилось. Все это просто дурной сон. Вставай, сынок. Пойди поиграй с друзьями. На самом деле ничего не случилось.
Мамà, тоже убитая горем, держала себя в руках, как всегда, и все ей симпатизировали. Она приготовила мне ванну, постаралась привести меня в чувство. В конце концов доктор дал мне еще снотворного, что мало-мальски меня успокоило.
Билл договорился с методистским пастором в Либертивилле, чтобы тот провел заупокойную службу у нас в доме. Пастор оказался человеком молодым и скромным, служба была очень короткая. Наша семья — Билл, я, мамà и папà — сидела на кровати в спальне. Сидячих мест для всех не хватило, люди стояли повсюду — на кухне, в столовой, на передней террасе. Я даже не помню всех, кто пришел. Тот день был самый жаркий в году, 98 градусов по Фаренгейту в тени, и запах цветов в доме одурманивал.
Потом мы под полицейским эскортом поехали на кладбище в Лейк-Форест. Это очень красивое место, на высоком, крутом берегу озера Мичиган, с огромными старыми кленами, дубами и вязами, безупречно ухоженное. Только мы с Биллом да Хортенс подошли к могиле. Остальные держались поодаль, а мамà и папà остались в машине. Даже мамà в конце концов не выдержала тяжкого бремени горя.
Хортенс крепко обнимала меня за талию, чтобы я не рухнула. Молодой методистский пастор произнес несколько слов, бессмысленных для меня в моем наркотическом ступоре, и гроб опустили в землю. Леандер только что купил для нас этот участок, с местами для Билла и для меня по обе стороны Билли. На протяжении следующих двадцати лет я часто думала, что нам бы следовало сразу лечь в эти могилы, избежать боли, которая навалится на всех нас. Билл стал на колени, набрал горсть земли и бросил на гроб своего сына.
Сен-Тропе
Июль 1955 г
1
Не прошло и двух месяцев после смерти Билли, как я опять забеременела, Леандрой (малодушно названной так в честь папà, в надежде, что нам достанется часть денег Маккормиков). Она родилась 30 июля 1948 года, накануне сорокадевятилетия мамà. Я думала, что обрадуюсь рождению дочери, однако младенец унаследовал не в меру крупную голову отца мамà, отчего роды оказались трудными и болезненными. Знаю, матери не должны обижаться на детей, но я обиделась. В самом деле, голова у Леандры была очень большая, мы даже провели обследование на синдром Дауна, и, слава Богу, результат оказался отрицательный. Поскольку же с такой головищей она не была красивым ребенком, а наша семья всегда отличалась тщеславием, я бы солгала, если бы сказала, что питала к ней огромную материнскую любовь. Вообще-то в глубине души дочь меня разочаровала, ведь я мечтала, что она будет маленькая и миловидная. Да, хорошей матерью я и на сей раз не стала, несмотря на обещание, которое дала после смерти Билли.
Нам с Биллом все-таки хотелось мальчика, и меньше чем через год после рождения Леандры я забеременела Джимми. Не знаю, чего в точности мы ожидали, решив снова завести детей. Думаю, в глубине души мы оба искренне верили, что повторим Билли, воссоздадим его, вернем к жизни в лице другого ребенка. Но что говорить, как бы нам ни хотелось, жизнь и смерть таким образом, разумеется, не работают. Джимми оказался более трудным ребенком, чем Билли, более капризным и раздражительным; он чаще плакал, был менее веселым и более робким, чем Билли. Хотя мы никогда об этом не говорили, Билл, по-моему, втайне был разочарован, что Джимми не слишком похож на Билли; он очень любил Билли и невольно сравнивал нового сына с умершим. Удивительно, как много места умершие продолжают занимать в сердцах живых. Да, хотя мы никогда об этом не говорили, сказать по правде — а в конце жизни иначе нельзя, — втайне мы оба были разочарованы в своих заместительных детях. Идея с самого начала никуда не годилась.
Своего французского отца, настоящего отца, я никогда больше не видела. Стыдно признаться, но после войны я совершенно потеряла с ним связь. Я была замужем, родила Билли и потеряла его, через год родила Леандру и во Францию уже не вернулась, мы с папà даже переписываться перестали. Опухший и желтый от цирроза печени, он вскоре после рождения Джимми, весной 1950-го, допился до смерти. Ему было всего пятьдесят два, и своих внуков он так и не увидел. На похороны я не ездила.
Мамà и папà Леандер после смерти Билли вернулись во Францию. Купили квартиру в Париже на острове Сен-Луи и сельский рыбацкий дом в Сен-Тропе. Со времени их договоренности минуло много лет, они на свой лад любили друг друга и были очень счастливы. Для них это хорошие годы.
Сейчас лето 1955-го, и мы с Биллом вместе с детьми впервые приехали во Францию. Несколькими неделями раньше я выписалась из флоридской клиники, где лечилась от алкоголизма, и с тех пор не пила.
На «Андреа Дориа» мы приплыли в Геную, где на пристани нас встретили мамà и папà, на «роллс-ройсе». Все вместе мы отправились в Сен-Тропе. Билл никогда раньше не бывал во Франции, и я очень волновалась во время путешествия, как всегда перед встречей с мамà, — на сей раз даже больше, ведь мы будем у нее дома, полностью в ее власти.
Сен-Тропе — прелестная рыбацкая деревушка, которую совсем недавно открыла для себя группа художников, а также кое-кто из богемных богачей вроде папà Леандера и мамà. Этим летом режиссер Роже Вадим снимает здесь фильм «И Бог создал женщину» с красивой молодой актрисой Брижит Бардо в главной роли. Родители Брижит живут в этой деревне, и мамà подружилась с ними и с самой девушкой. Девушка весьма необузданная, но очень милая. Как-то раз она даже сидела с Джимми и Леандрой, когда в съемках случился перерыв, а
