мамà хотела съездить со взрослыми в Тулон за покупками.
За восемь лет, минувшие с тех пор, как они с папà купили этот дом, мамà стала поистине королевой Сен-Тропе. Летом 1947-го, когда они впервые приехали сюда, деревня еще не совсем оправилась от травм войны. Сначала ее оккупировали ближайшие соседи, итальянцы, этакая семейная оккупация, что ли, ведь многие из здешних рыбаков были по происхождению итальянцами, говорили по-итальянски и даже имели родственников среди солдат Муссолини. Но в 1943 году, после капитуляции Италии, в ее оккупационные зоны вошли немцы, которые вели себя куда более авторитарно. В августе 1944-го, во время освобождения, союзники, чтобы выгнать немцев, бомбили Сен-Тропе и сильно разрушили старый порт. Поскольку же мамà и Леандер располагают финансовыми средствами, они сумели помочь некоторым семьям в деревне вернуть средства существования, утраченные в тяжелые годы опустошения. Особое внимание мамà проявляла к детям, для которых создавала и спонсировала различные образовательные программы и программы финансовой помощи.
Мне, ее дочери, любопытно видеть, с какой нежностью мамà относится к деревенским ребятишкам Сен-Тропе. Она постоянно их опекает, сажает к себе на колени, обнимает и целует, угощает конфетами и пирожными. И разумеется, они тоже платят ей любовью, им нравится ее внимание. А какому ребенку не понравилось бы? Какой ребенок не любит ласку? Мамà почти не прикасалась ко мне, когда я была маленькая, никогда не пыталась приласкать Джимми или Леандру, которые ее побаиваются. Один только Билли полностью владел сердцем и любовью мамà.
Она более-менее удочерила одну из деревенских девчушек, Франсуазу, ее семья живет по соседству, а отец служит в торговом флоте. Мамà явно обожает девочку, которая куда больше времени проводит в ее и папà доме, чем в своем собственном. Леандер говорит по-французски не ахти как хорошо и вечно коверкает имя «Франсуаза», так что в качестве семейной шутки мы все теперь зовем ее Фрамбуазой (от французского «малина»).
В последующие годы мамà займется образованием Фрамбуазы, будет оплачивать ее обучение в хороших лицеях и в университете, брать ее с собой в путешествия по всему миру. Родители Фрамбуазы просто отдадут свою дочь под опеку мамà, благодарные, что мадам Маккормик принимает такое участие в их дочке и обеспечивает ей возможности, каких они со своими ограниченными средствами предоставить ей не могут. Фрамбуаза станет не просто компаньонкой мамà, но ее единственной «настоящей» дочерью: дочерью, какой у нее никогда не было, как она скажет моему сыну Джимми за ланчем в Париже через несколько лет после моей смерти. «Такой дочери у меня никогда не было, — с улыбкой скажет мамà, глядя Джимми прямо в глаза и похлопывая Фрамбуазу по руке. — Она моя единственная настоящая дочь». Подумать только, сказать такое сыну своей покойной биологической дочери! До какой же степени я разочаровала мамà, что еще до моей смерти ей пришлось заменить меня чужой дочерью.
Дядя Пьер и его жена тетя Жанна тоже проводят нынешнее лето в своем доме в Сен-Тропе. Последний раз я видела дядю Пьера больше двадцати лет назад, задолго до отъезда в Чикаго в 1937-м. Так чудесно — вновь встретиться с ним. Мне тридцать пять, но в обществе дяди Пьера я по-прежнему чувствую себя маленькой девочкой; я по-прежнему люблю сидеть у него на коленях и слушать его истории. Вместе с тем дядя Пьер был и остается записным дамским угодником, и должна признать, что сидеть у него на коленях сейчас ощущается несколько иначе, чем в детстве. Хотя мамà и дядя Пьер больше четверти века в разводе, она странным образом по-прежнему ревнует его ко мне, по-прежнему соперничает, хотя самой уже за пятьдесят и обычно она только посмеивается над легендарными романтическими приключениями дяди Пьера с другими, как правило, много более молодыми женщинами.
— Я развелась с вами, Пьер, — добродушно говорит мамà, когда они однажды рука об руку прогуливаются по улицам деревушки и Пьер невольно строит глазки хорошеньким девушкам, — потому что знала, вы не сможете хранить мне верность. А я слишком нарциссична, чтобы делить своих мужчин с другими женщинами. Вот почему мы с Леандером так счастливы вместе.
Дядя Пьер смеется и отвечает тем же нежным тоном старых любовников, которые давно стали друзьями и не имеют причин хранить секреты:
— Как вам известно, дорогая Рене, я вас обожал и обожаю по сей день. Но мне нужны женщины, чтобы жить, как другим нужен воздух, чтобы дышать. Во всяком случае, после того как ваш дядя Габриель сослал меня тогда в Южную Америку, стало ясно, что о верности не может быть и речи, с обеих сторон.
— Да, у Габриеля был огромный талант разрушать мои связи с другими мужчинами, — отвечает мамà. — И с его точки зрения Леандер тоже был для меня прекрасным выбором.
В конечном счете то лето в Сен-Тропе прошло замечательно… во всяком случае, если не считать самого конца. Я не пила, почти каждый день мы ходили на пляж, я с удовольствием загорала, а дети плавали в чистом, невероятно синем Средиземном море и играли в песке. Но больше мы туда не вернемся, потому что Биллу там не понравилось. Он любил ходить с папà на ponche — то есть на мыс — прямо напротив дома мамà и Леандера, куда подплывали рыбаки со своим уловом, но его раздражало, что он толком не может с ними общаться. И ему быстро надоели безделье и бесконечные светские мероприятия, которые устраивала мамà. Билл, по сути, был парнем из рабочего класса, «мужиком», как по-прежнему именовала его мамà, и среди богатых и привилегированных чувствовал себя неуютно. В поло он уже почти не играл, разве что изредка на случайных матчах, по уик-эндам в клубе «Онвенция», так что те дни, когда его окружал романтический ореол спортивной звезды, а его фото постоянно мелькало на спортивных и светских страницах чикагских газет, канули в Лету. С помощью своего богатого друга Джима Симпсона (который позднее стал моим любовником) Билл открыл салон по продаже «фордов» в Скоуки, Иллинойс, — назывался он «Фергюс Форд», — который, что и говорить, не обеспечивал ему широких возможностей вести на коктейлях беседу с богачами из сен-тропезского круга мамà. Да, мамà никогда не привечала Билла у себя в доме и даже не пыталась скрывать свою антипатию к нему.
2
— Я еду в Марзак, — объявила я Биллу однажды утром под конец нашего пребывания в Сен-Тропе. — Я говорила с дядей Пьером, и он связался со своим управляющим, чтобы тот меня принял. Поеду
