Места заключения их менялись несколько раз: сначала они содержались в Рижской крепости, потом в Динаминде, оттуда были перевезены в Раненбург — город в Рязанской губернии. Здесь принц Иоанн Антонович был разлучен со своими родителями, которых никогда больше не видел: его отвезли в Шлиссельбургскую крепость, их — в небольшой городок Архангельской губернии, Холмогоры, где и скончалась Анна Леопольдовна.
Комната Анны Леопольдовны в здании Успенского монастыря в Холмогорах. Гравюра 1840 г.Супруг и ее дети провели в этом городке еще более тридцати лет. Скучна и однообразна была их жизнь, но они переносили свое несчастье с терпением.
Герб Архангельской губернии.Символом Архангельска был святой Архангел Михаил с червленым пламенеющим мечом и лазоревым щитом, попирающий черного дьявола. В Архангельскую губернию была сослана Анна Леопольдовна.
Единственным наставником молодых принцев и принцесс был их отец, который, не имея сам отличного образования, мог научить их только чтению и письму. Чтение церковных книг доставляло им лучшее утешение. Не получив понятия ни о каких науках и искусствах, они часто не знали, что делать, и очень радовались, когда научились у отца играть в вист* и ломбер*. Кроме карт, они имели еще одно удовольствие: у них была старая карета, в которой им позволялось иногда прогуливаться сажен на двести от дома. Но их прогулка никогда не простиралась далее высокой стены, окружавшей место их жилища. Вот какую жизнь вели дети принцессы, управлявшей обширнейшим в свете царством, братья и сестры принца, названного императором еще в колыбели! Находясь в таком состоянии, они могли считать величайшим бедствием только смерть своего отца, случившуюся в 1776 году.
Так и в самом несчастии можно заслужить славу и уважение людей; и в самом несчастии можно пользоваться приятными минутами: наше душевное счастье зависит от нас самих. Если для доказательства этой истины вам недостаточно будет примера, который представляет семейство принца Брауншвейгского, то послушайте еще о других, также знаменитых людях.
Вы знаете, сколько славы и счастья окружало графов Миниха и Остермана во время царствования императрицы Анны. Победы первого и государственный ум второго восхищали Русских, удивляли иностранцев. Но в правление Анны Леопольдовны их счастье поколебалось от влияния ее любимцев: несмотря на всю их преданность, они не были любимы ею. Елизавета Петровна также не могла быть хорошо расположена к ним: они явно были на стороне правительницы и ревностно следили за всеми действиями великой княжны и ее приверженцев, чтобы доносить о них. И вместе с судьбой Анны Леопольдовны решилась и их судьба: вы уже слышали, что они в ту же несчастную для нее ночь были взяты под стражу. Поступки их и других знатных особ, взятых вместе с ними, приказано было рассмотреть в особой, специально назначенной для этого следственной комиссии, где главными членами были Ушаков, генерал — прокурор*[353] Левашев, обер-шталмейстер Куракин и тайный советник[354] Нарышкин. Два с половиной месяца продолжалось рассмотрение, и по его окончании были признаны больше всех виновными в деле о наследстве престола Остерман и Миних.
Кроме того, что их обвиняли в пристрастии к Анне Леопольдовне и ее сыну, говорили даже, что Миних в ту ночь, когда был схвачен герцог Бирон, действовал от имени Елизаветы Петровны и что только для ее имени солдаты в дворцовых караульных решили повиноваться ему. Такое уверение об участии царевны в заговоре и объявление, что правительницей государства назначается не она, а принцесса Анна, не могли не казаться важными преступлениями в глазах новой императрицы, и всех ее приверженцев следственная комиссия приговорила к смерти. Но казнь не была им объявлена до того самого дня, когда назначено было ее исполнение. Этим днем было 18 января 1742 года. Ничего не зная о судьбе, их ожидавшей, осужденные были выведены из своего места заключения — Петропавловской крепости — и отведены на площадь Васильевского острова, напротив дома Коллегий*.
Во время печально торжественного шествия только один больной сильной подагрой Остерман не шел пешком: его везли в простых, худо предохранявших от стужи санях. Но, несмотря на жестокие страдания души и тела, он был спокоен, точно так же, как и знаменитый его товарищ по несчастью, Миних, подходивший твердыми шагами к площади посреди других преступников. Ужасное зрелище ожидало их на этой площади: напротив Военной коллегии был поставлен эшафот[355], окруженный войском. Но и при этом спокойная внешность фельдмаршала не изменилась: он, со своей обычной приветливостью, кланялся офицерам и солдатам, которых узнавал в рядах знакомых полков и которые с горестью смотрели на серое платье преступника, покрывавшее их прежнего знаменитого командующего. Остерман первый возведен был на эшафот. Большой несчастливец, с непокрытой головой, выслушал приговор комиссии, осуждавший его на казнь. С прежним спокойствием он положил голову на плаху[356] и уже ожидал смертельного удара, как вдруг была объявлена милость императрицы, заменившая ему смертную казнь на ссылку в Сибирь. Такая же милость была объявлена и графу Миниху, и всем другим преступникам: Елизавете, кроткой и набожной, всегда ужасной казалась мысль отнять жизнь у человека, и впоследствии она совсем отменила смертную казнь в нашем Отечестве. Этой прекрасной чертой наше государство отличалось от всех других государств Европы.
Помилованные преступники в тот же день были отправлены в места, назначенные для их жительства: Остерман — в тот же самый Сибирский город Березов, куда был сослан князь Меншиков; Миних — в место ссылки герцога Бирона, город Пелым на реке Тавда за Уралом. Здесь, в этом месте изгнания и горести, вы увидите, милые читатели, нашего Миниха лучшим, чем где-нибудь. Казалось, несчастье послужило совершенствованию его хороших качеств и уничтожению дурных. Теперь он жил в том городе, куда по его предложению был сослан прежде его самый жестокий враг, уже возвращенный оттуда; этого еще мало: он жил даже в том самом доме, который построен был по его собственному плану для этого врага! Какое положение могло быть еще печальнее, еще унизительнее? И при всем том Миних не чувствовал и половины того нестерпимого огорчения, какое испытывал в дни своей славы от какой-нибудь небольшой неудачи в своих честолюбивых планах. Он был почти всегда спокоен, даже иногда весел: с кроткой покорностью судьбе утешал он свою супругу, когда она горевала о разлуке с их единственным сыном, оставшимся с семейством в Лифляндии; с отрадным благочестием христианина разговаривал о святых истинах веры с другом, ниспосланным ему самим Богом во время несчастья. Это был его домашний священник, пастор[357] Мартенс, пожелавший сопровождать его к месту ссылки и получивший на то позволение государыни. Какое прекрасное доказательство дружбы! Далеко не многие друзья могут сравниться с добрым Мартенсом! Они вместе работали в маленьком огороде, разведенном возле их домика, вместе занимались столь успокоительным для несчастных чтением Священного Писания, вместе утешали этим чтением домашних. Пастор часто служил всю обедню и два раза в день собирал всех служителей для молитвы. Развлечением для изгнанников были газетные листки, в которые завертывали семена для огорода и другие вещи, посылаемые к ним из Петербурга. Как любопытны казались им в это время самые запоздалые известия! Рассуждая о них, друзья часто приятно проводили несколько часов подряд.
Вид города Березова в XVIII столетии. Гравюра XVIII века.Так протекли семь лет, и Богу было угодно еще раз испытать твердость Миниха: его несравненный друг скончался. Невозможно описать горе, которым было поражено бедное сердце страдальца! Но и тут оно сохранило свое удивительное мужество, свою кроткую покорность воле Божией и даже более того: с этого времени набожный изгнанник считал своим долгом заменить для домашних все то, чего лишились они со смертью благочестивого пастора. Он принял на себя все его обязанности, и рвение, с которым он исполнял их, в самом деле прекрасно напоминало им их ангела-утешителя. Так благочестивые занятия, утверждая с каждым днем более и более душу Миниха в ее святой покорности воле Господа, имели благотворное влияние и на его здоровье, и вы удивитесь, друзья мои, когда я скажу вам, что через двадцать лет изгнания он, возвращенный из ссылки императором Петром III, снова явился при дворе в славе и счастье. Уверенные в этом, мы спокойнее можем оставить его теперь в Пелыме, чтобы сказать несколько слов о другом человеке, вместе с ним осужденном на изгнание.
