— Ну, желаю вам удачи! — Он подтолкнул меня. — Я буду здесь, на этом месте, а если что-нибудь помешает, то тут же за забором, в овражке. А пока я чего-нибудь поем. И побриться надо. — Он потер рукой щетину на щеках и криво улыбнулся. — Не конспиративно, знаете…
— Так я ухожу, — сказал я.
Инженер ничего не ответил мне, и я ушел.
Около павильона я оглянулся. Инженер стоял, все еще поглощенный одной, всеобъемлющей мыслью.
Я повернул налево, мимо домиков Павловского предместья и направился к обрыву за Госпромом.
Ничего не поделаешь, — все погибло, надо все начинать сызнова.
Ольга уже ждала меня. Дверь ее квартиры распахнулась, как только я ступил на площадку. Ольга стояла за дверью и смотрела в скважину. Она выбежала мне навстречу, взяла меня за руку и ввела в переднюю. Глаза ее с тревогой устремились на меня.
— Милый! Наконец-то ты пришел! Я так волновалась. Все благополучно? Тебя никто не задержал?
Она положила мне голову на грудь, потерлась о мое плечо, ее пышные золотистые волосы щекотали мне лицо.
— Пойдем скорее! Ты голоден. Детей нет, все в порядке. — Она вздохнула. — Как это противно, — сказала она, — я должна прятаться с тобой от детей. Но ведь они маленькие, они могут проговориться, и от них надо прятаться.
Мы вошли в комнату. Стол был накрыт чистой скатертью. На столе стояла миска с пшенной кашей и тарелочка с яблоками. Посреди стола, в банке из-под консервов, клонились две розы, красная и белая.
— Что с тобой? — обеспокоилась Ольга. — Ты встревожен. Что случилось? Ты встретился?
— Встретился.
Ольга смотрела на меня с тревогой.
— Ты что-то скрываешь. — Но она тотчас опомнилась. — Прости, я не имею права спрашивать. — Она быстрым шагом направилась к столу. — Садись. Ты голоден. Я тебя покормлю.
Тогда я сказал:
— Ольга, нам нельзя мешкать. Позавтракай поскорее.
Я посмотрел на часы.
— А ты?
— И я. Мне не очень хочется есть.
— Надо поесть! — Ольга стала хлопотать у стола. — Тебе сейчас же надо идти?
— Мы пойдем вместе.
Ольга оставила чашки и посмотрела на меня.
— И мне надо идти? Что это ты так пристально на меня смотришь? Ты сам не свой!
— Ничего! — сказал я небрежно. — Просто я тороплюсь. Нам надо встретиться с руководителем нашей группы.
— Руководитель хочет поговорить со мной? — взволнованно прошептала Ольга и заглянула мне в глаза. — Вы доверяете мне? Как я счастлива…
И вот мы шли с Ольгой той же дорогой, что и год назад, когда бежали из осажденного города. Только тогда мы шли на восток, а теперь на запад. На восток нам не привелось уйти вместе. Но на запад нам надо идти вместе.
— Помнишь? — спросила Ольга.
— Помню…
Мы миновали гастроном, где взяли тогда на дорогу головку сыра и немного рафинада. Витрины гастронома теперь были выломаны, и в них въезжали машины: большой магазин был превращен в гараж. А вот и парикмахерская. Парикмахер лежал тогда на пороге и плакал, прижавшись лицом к сырому тротуару. Парикмахерская была на месте и работала. Но я не заглянул внутрь и ускорил шаги, — мне было бы неприятно, если бы я увидел этого парикмахера, склонившегося с ножницами над головой гитлеровца, которого он только что подстриг под «бокс».
Мы пересекли Сумскую и свернули на Индустриальную. Все время мы шли в молчании.
— О чем ты думаешь? — спросила Ольга.
— Так…
— Ты думаешь о чем-то нехорошем.
— Да, — признался я.
Ольга не стала расспрашивать и молча продолжала идти.
— А ты о чем думаешь?
— Я тоже думаю о нехорошем.
— О чем именно?
— Я думаю о том, что вот ты сейчас думаешь, как быть: доверять мне или не доверять?
Ольга остановилась и посмотрела на меня. Неизбывной мукой светились ее глаза — как тогда, в первую минуту свидания, когда она заподозрила меня в измене. Кончиками пальцев она робко коснулась лацкана моего пиджака, — точно хотела приласкаться, — и тотчас в испуге отшатнулась.
— Между нами этого не должно быть! Мы должны говорить друг другу все, как оно есть. Все обо всем! — Она опять сурово поглядела на меня. — Даже если это жестокая правда. Даже если от этой правды между нами вырастет стена. Верно? Ведь и цель у нас одна: борьба. Больше для нас сейчас ничего не существует.
— Понимаешь, Ольга, — решительно сказал я, — случилось нечто самое страшное, непоправимое. Я виделся с Инженером, это помощник командира, и он сообщил мне…
— Говори, говори, — прошептала Ольга, когда я остановился.
Тогда я сказал:
— Ни нашего руководителя, ни нашей группы нет…
Ольга с ужасом смотрела на меня.
— Позавчера эсэсовцы окружили нашу группу в лесу, и… спасся только Инженер. У нас нет связи с Большой землей, нет указаний от штаба, ничего нет…
Ольга стояла окаменелая.
— Все погибло! — сказал я.
Ольга опустила глаза, — веки у нее стали синими, прозрачными. Она едва дышала.
Мы долго стояли, вконец пришибленные.
— А у группы, — едва слышно спросила наконец Ольга, — было конкретное задание?
— Да, мы получили конкретное задание.
— И вас осталось только двое?
— Только двое…
— Все погибло, все погибло, — прошептала Ольга, — все погибло… надо все начинать сызнова.
Она повторила слова, сказанные Инженером.
Иных слов для нас и не было.
— Пойдем… — сказал я.
Мы пошли вперед, не глядя друг на друга, только Ольга положила мне руку на плечо, и мы так и шли — я немного впереди, Ольга немного позади, и рука ее — на моем плече. Когда я оглядывался, я видел ее бледное, сосредоточенное лицо, только брови дергались у нее у переносья.
Вдруг Ольга нажала на мое плечо и остановила меня. Мы были уже недалеко от Павловского парка.
— В чем дело?
Ольга в испуге смотрела на меня.
— Послушай! А этот Инженер? Ты ему вполне доверяешь?
Она глубоко вздохнула, точно захлебываясь от рыданий.
— Понимаешь, мне вдруг пришло в голову: как же так, все погибли, а он спасся? Может… — Она оборвала речь и умолкла, с ужасом прислушиваясь к своим мыслям.
— Что ты! — сказал я. — Я его знаю в бою. Понимаешь? Я знаю его в бою!
Ольга опять глубоко вздохнула, но на этот раз с облегчением.
— Прости! Я, вероятно, не имела права задавать такой вопрос. Но такое время и такая обстановка. Мы не имеем права слепо верить. Мы стоим не на жизнь, а на смерть. Значит, ты веришь ему?
Тогда я сказал:
— Ольга! Из вас троих — ты, библиотекарша, Миколайчик — ты тоже осталась одна.
Никогда в жизни я никому еще не говорил более жестоких слов.
— Прости, — сказал я, — я не хотел тебе этого говорить…
Ольга тихо кивнула головой.
— И ты не знаешь меня в бою…
Она опустила голову, и мы некоторое время постояли так, пришибленные и потрясенные.
Потом мы пошли дальше. Сосны парка были уже близко. Навстречу нам лился аромат хвои, разогретой теплым полуденным осенним солнцем.
Инженер сидел сгорбившись на поваленном дереве и покачивал ногами, как на мостках над водой. Он смотрел в землю и в задумчивости чертил палочкой на песке.
Ветка треснула у нас под ногами, и он тотчас поднял голову.
Ольга шла позади, он не заметил ее, но увидел, что я иду не один. Он перестал болтать ногами.
Я поднял руку и помахал ему. Я был рад, что опять вижу его, потому что не был уверен, что найду его здесь. Его могли схватить, пока он ходил на поиски съестного.
Инженер тоже помахал мне и улыбнулся. В его улыбке было все — и радость, что я пришел, и печаль, что нас только двое, и сознание неизбежности, — что ж поделаешь, раз уж так случилось? Губы его улыбались, но глаза по-прежнему были ввалившиеся и смотрели внутрь. Однако он побрился.
Вдруг улыбка сбежала с лица Инженера. Он разогнулся, выпрямился, ветка выпала у него из руки, — он замер как пригвожденный. Потом он медленно стал сползать с поваленного дерева, коснулся ногами земли и оцепенел. Глаза у него выкатились, — в них застыли удивление, и страх, и еще что-то непонятное мне, — глаза его смотрели мимо меня, через мое плечо. Я почувствовал, что Ольга остановилась.
Я оглянулся.
Ольга стояла позади в двух шагах от меня. Краска сбежала у нее с лица, черты его были неподвижны, руки беспомощно повисли, глаза впились в одну точку. Она смотрела на Инженера. Потом кончиком языка она с трудом провела по губам.
— Ольга! — сказал Инженер сдавленным голосом. — Это вы…
Ольга еще раз провела языком по губам.
Я понял. Инженер был отчим Ольги, муж ее матери, отец ее детей.
— Василий Яковлевич… — прошептала Ольга.
Инженер сорвался с места, бросился вперед, чтобы обнять Ольгу, но, не решившись, остановился перед нею в растерянности. Он с мольбою смотрел на Ольгу.
