Владыка Аристарх был рукоположен в епископы в июле 1990 года. В августе он приехал в Гомель, «...где и погода хорошая, и солнышко светит, но где есть невидимая сила, которая подрывает здоровье людей». Первая его служба среди этих людей пришлась на 19 августа того года: на Преображение Господне.
Чем ближе соприкасаешься с православием, тем чаще встречаешься со смысловой и математической соотнесённостью дат, имён, слов, событий, убеждаясь в извечной взаимосвязи всего сущего – и в строгой неслучайности всего. Но вряд ли нам, людям мирской и греховной жизни, дано верно понять, что именно стоит за этой соотнесённостью. И потому остаётся только остановить своё внимание на видимых исторических созвучиях и совпадениях, которые сами собою складываются в некую очевидную символическую тенденцию.
Начнём с того, что память святого апостола Аристарха Церковь отмечает 28 апреля по новому стилю – едва ли не в самый день чернобыльской трагедии. И в «Житиях всех святых» мы можем прочесть следующее: «Аристарх был сотрудником апостола Павла и затем епископом в сирийском городе Апамее». Святой Аристарх был замучен в Риме, при Нероне, одновременно со святым Павлом... Мы видим пока явную связь имён, идущую из писания к нашим дням: имени одного из святых апостолов, в честь которых когда-то воздвигнут Гомельский Собор – и имени владыки в современном этом Соборе: Павла – и Аристарха. Служба же владыки в Соборе Петра и Павла, среди новых людей, «меченых Чернобылем», начинается – с праздника (а значит – и с высшей идеи служения) Преображения.
Что же мы увидим дальше, если пойдём по тому же логическому пути, открывающемуся перед нами?
Праздник Пасхи или Воскресения Христова, а также Радоницы – пасхального дня поминовения усопших, ежегодно выпадают на те же весенние дни, в один из которых произошла чернобыльская катастрофа. И в Киево-Печерском Патерике мы находим такие слова: «Силою Воскресения Христова творили чудеса и воскрешали мёртвых многие апостолы: например, апостол Павел воскресил в Крите умершего сына проконсула Рустика, апостол Петр воскресил Тавифу, воскресил умершее дитя на руках плачущей матери...»
Особо же заставляет задуматься одинаковая смысловая сущность слова радиация с двумя другими.
Латинское radiatio означает сияние, блеск, излучение. Но «Люцифер» (Lucisferre) – повелитель ада, злобный разрушитель жизни, искусственный подражатель свету животворному, истинному, который есть Бог, – переводится дословно как Носитель света. Ложным путём Люцифер (Сатана) пытается творить чудеса, равные Божеским по видимости, но – гибельные, но – разрушительные для людей и жизни по сути. То есть, Радиация и Люцифер замкнуты в общем смысле своём: Люцифер есть Излучатель, несущий людям искусственный, а не Божественный, разрушительный для них свет или излучение.
Однако, при ближайшем рассмотрении, непостижимым образом тоже самое слово радиация оказывается однокоренным и односмысловым со словом... Радоница. На русский язык Радоница переводится как блестящая, просветлённая и означает день, в который отмечают живущие вместе с усопшими радость Воскресения Христова. Воскресение же Христово – залог победы жизни над смертью.
Что же всё это в целом? Ряд исторических воскрешений Павлом и Петром «силою Воскресения Христова» – апостолами, в честь которых возведён Гомельский Собор почти два века тому назад? Разрушительное, смерть несущее люциферское излучение или радиация – но и саму эту радиацию венчает, залогом будущего воскресения или оживления, однокоренное с радиацией слово Радоница? Что же здесь получается – «...смертию смерть поправ...»? Не смысловая ли это предопределённость того, что само разрушение, сама чёрная гибель, посеянная адской энергией, вырвавшейся наружу, сублимируется ныне, преломляется страданиями новых мучеников в светлое торжество жизни над смертью: в победу над инфернальным злом, над нравственным и физическим саморазрушением цивилизации?... Не избранной ли свыше Белоруссии положено претворять свет ложный, смертоносный, в свет истинный и животворный, воскрешающий мёртвое? Не отсюда ли, от Припяти, территориально – от праматеринской основы славянства, способно пойти оживление того, что распадается, дробится, разлагается, разрушается, умирает? Убелённая страданиями, возвышенная ими до жертвенного, крестного подвига Белая Русь – не она ли теперь всеобщая наша надежда на преображение духовное, а значит, и любое другое – социальное, экономическое, политическое, экологическое и т. д.?
Встреча с епископом Гомельским и Жлобинским владыкой Аристархом не должна была состояться. Во-первых, она не планировалась вообще. Во-вторых, выходило, по одним словам – что владыка болен, а по другим – что владыка в отъезде и вряд ли вернётся в Гомель к вечеру. Но вдруг, на утро, всё и сразу неожиданным образом уладилось. И уже спозаранку, в 8 часов, владыка, приветливый и бодрый, вставал из-за своего рабочего стола, шел навстречу, радуясь – «Христос воскресе!»
Вопросы к нему – обычные: как изменилась духовная жизнь края, пострадавшего от Чернобыля, и что такое Чернобыль в нашей общей жизни? Духовные люди путём смирения достигают и более скорого, и более точного, и более объёмного знания, чем мы, книжники, и потому, чаще всего, не позволяют себе в речи того, что обнаруживало бы их интеллектуальную виртуозность и всяческое «высшее знание», к которому они, безусловно, причастны. Речи их бывают намеренно просты. Однако в этой простоте встречается как бы невзначай такое, что возвращается потом к тебе годами, удивляя после времени глубиной, не обретаемой, вероятно, в мирской жизни.
Владыка ответствует подробно и обстоятельно:
«....Было два Храма – Собор кафедральный Петра и Павла, Храм Никольский, помоложе, при котором мужской монастырь. А сейчас – 6 приходов. Ну и по епархии строятся потихоньку храмы – в Костюковке, в селе Красном, в центре Гомеля, в честь Иверской иконы Божией Матери строится храм. Учитывая наше такое положение экономическое трудноватое, и директора заводов, и начальство области и районов обращают на это сугубое внимание. Мы очень благодарны им за это, что они нас, православную Церковь, не оставляют в стороне.
По приходам тоже строятся храмы. В большинстве случаев сам народ их строит. Как они, люди, могут, так и строят – простой, из дерева, из досок, утепляют потом. И священника просят. «Владыка, – говорят, – мы построили храм, давай нам священника!»...
И тут вопрос встаёт сложный. Вот эти семьдесят лет практически нам семинарии ничего не давали. И в семинарию в своё время очень трудно было поступить, потому что были препятствия. Приходит какой-то парень – берут его через военкомат на переподготовку, чтобы задержать поступление. Если же у него есть какое-то образование, вообще документов не примут в семинарию: есть специальность – значит, специальность священника уже не нужна.
Но в тот период была одна хорошая черта – тот, кто хотел поступить, тот и поступал, – потому что шла проверка его веры, его устойчивости, его твёрдости. Слабенький бы испугался, а человек убеждённый обязательно преодолеет все преграды.
А сейчас поступают очень многие желающие, и очень трудно отобрать настоящих верующих людей, крепких в своём убеждении. Тут пошли свои минусы. Но тем не менее, Слава Богу, у нас почти все приходы заняты священниками. Только есть приходы совсем слабенькие в смысле экономическом, материальном, и они порой не могут содержать священника. Пенсионеры в основном нас содержат, бабушки наши. Она сама еле-еле живёт, помогает ещё своим детям в городе... Не столько в кадрах проблема, сколько в их образованности.
В любом деле – ив церковном, и в светском, мирском, – человеческий фактор играет очень большую роль. И как я отношусь к своему делу, то, по-видимому, всё время будет и такой результат. Если со всем усердием занимаешься, со старательностью, прилежанием – он один. А если хладнокровно... Так и в деле Чернобыля. По-видимому, люди допустили какую-то оплошность, где-то не проявили должного внимания, бдительность начала ослабевать. А это – страшная сила. Там, где простой человек, священник, руководитель, совершает своё послушание, то есть – дело, абы как, обязательно будет неприятный исход этому всему делу.
Ну и, конечно же, тут и нравственная сторона всей нашей жизни... Порой едешь в воскресный день по деревне или идёшь в церковь – церковь стоит, служба совершается. А люди сидят на скамеечке и занимаются пустыми разговорами. А другой мужик-хозяин стоит и пилит дрова в воскресный день, что по нашим канонам никак не положено делать. Пришёл этот день, сказано в Священном писании: посвящай его Богу. Бак ты понимаешь, как можешь – так и посвящай. Работать в этот день нельзя.
