— Господи, Мэддокс, до чего ты порой бываешь занудным. Если я играю музыку и музыка оказывается чертовски хорошей, мое состояние меняется. Если я ласкаю себя и доставляю себе наслаждение, мое состояние тоже меняется.
— Но это не одно и то же.
— Почему же?
Прежде чем ответить, я глубоко вздохнул.
— Видишь? Выходит, сказать тебе нечего.
— Погоди, погоди, погоди, — запротестовал я.
— Все равно, — продолжала она, — что бы я ни делала со своей головой, это никого не касается, кроме меня.
— Не касается до тех пор, пока мне не приходится иметь дело с твоей матерью.
— О господи. Так и знала, что этим все кончится.
— Думаю, я заслужил объяснений.
— Она застала меня, когда я рылась в старой одежде, вот и все.
— Старой одежде?
— Ну да... глупо и смешно. Кому она нужна теперь, спустя столько времени? — Несмотря на ее браваду, было совершенно очевидно, что она сделала нечто, из-за чего чувствовала себя виноватой.
— И чья же это была одежда?..
— Его, — ответила она, слегка пожав плечами.
— Галили?
— Нет... его, — она снова пожала плечами, — отца.
— Ты нашла одежду нашего отца?..
— Ныне пребывающего на небесах. Да, именно так.
— И ты ее касалась?
— О, бога ради, Мэддокс, только не начинай все сначала. Это всего лишь одежда. Старые тряпки. Я даже не уверена, что он их когда-нибудь носил. Ты же помнишь, как отец обожал наряжаться.
— Нет, не помню.
— Быть может, он это делал специально для меня, — ухмыльнулась она. — Мы часто с ним сидели в его гардеробной...
— Спасибо, с меня достаточно.
Мне не нравилось, ни какой оборот принимал наш разговор, ни блеск глаз Мариетты, но было слишком поздно. Она уже разошлась и успокаиваться не собиралась.
— Ты сам напросился. Так теперь изволь выслушать, что я тебе скажу. Это все чистая правда. Все, до последнего слова.
— Я все же...
— Слушай, — не унималась она. — Тебе следует знать, каким он был, когда его никто не видел. Старым развратником. Если хочешь, непотребным человеком. У тебя уже встречалось такое словосочетание в романе? Я имею в виду: непотребный человек?
— Нет.
— Можешь меня процитировать.
— Это не войдет в книгу.
— Боже, ты порой напоминаешь мне старую деву, Мэддокс. Это же часть истории.
— Это не имеет ничего общего с тем, о чем я пишу.
— То, что отец-основатель нашей семьи был настолько гиперсексуален, что любил демонстрировать шестилетней дочери свой стояк? Это очень даже связано с тем, что ты пишешь в своей книге. — Она усмехнулась, и клянусь, любой богобоязненный человек сказал бы, что это лицо самого Дьявола. Так вызывающе красиво оно было, и такое откровенное удовольствие ей доставляло мое потрясение.
— Конечно, я была зачарована. Кстати, тебе известно происхождение этого слова? Знаешь, что оно означает? Подвергнуть действию чар. Чаще всего его употребляли, говоря о змеях...
— Почему бы тебе не уняться, а?
— Он владел этой силой. Еще как владел. Стоило ему махнуть своим змеем-искусителем, как я... тотчас оказывалась зачарованной, — она улыбнулась воспоминаниям. — И больше не могла отвести от него глаз. Следовала взором за ним повсюду. Мне, конечно, очень хотелось к нему прикоснуться, но отец сказал «нет». Когда ты станешь старше, говорил он, я покажу тебе, как это делается.
Замолчав, Мариетта уставилась в окно, где на синем небе проплывали облака. Одолеваемый стыдом, причиной которого, как ни странно, было мое любопытство, я все же не смог удержаться от вопроса:
— Ну и как? Показал?
Не отводя взора от окна, Мариетта ответила:
— Нет, так и не показал. Хотя наверняка хотел — это было написано у него на лице. Но не решился. Знаешь, я поделилась своим секретом с Галили. И в этом была моя ошибка. Сказала ему, что видела отцовского змея и что он привел меня в восторг. Разумеется, я заставила его поклясться в том, что он никому ничего не скажет. Но он меня выдал Цезарии, в этом я чертовски уверена. А та, видимо, устроила отцу взбучку. Она всегда меня к нему ревновала.
— Чушь, да и только.
— Это правда. И до сих пор ревнует. Знаешь, какую истерику она закатила, когда застала меня в его гардеробной. Прошло столько лет, а она все еще не дает мне приближаться к его вещам. — Наконец Мариетта отвлеклась от созерцания неба и посмотрела на меня. — Но моя истинная слабость — это женщины, — сказала она, — все в них обожаю. Чувства, запах, реакцию на мои прикосновения... Мужчин на дух не выношу. Разумеется, в определенном смысле. Все дело в том, что они жутко нескладные. Единственное исключение — наш папочка.
— Знаешь, ты смешна.
— Почему?
Вместо ответа я скорчил страдальческую гримасу.
— Нам нельзя жить по правилам, которыми руководствуются все остальные, — сказала она. — Потому что мы не такие, как они.
— Кто знает, может быть, следуя их правилам, мы стали бы немного счастливей.
— Счастливей? Я и так в экстазе. Я влюблена. И на этот раз вполне отвечаю за свои слова. Я влюблена. В деревенскую девушку, ни больше ни меньше.
— Деревенскую девушку?
— Знаю, звучит не слишком многообещающе, но она просто чудо, Мэддокс. Ее зовут Элис Пенстром. Мы познакомились с ней на деревенских танцах в Райли.
— Разве теперь принято устраивать деревенские танцы для лесбиянок?
— Это были обыкновенные танцы. Для мужчин и для женщин. Но ты же меня знаешь. Страсть как люблю помогать девушкам обнаруживать в себе такие склонности. Поверь, Мэддокс, Элис очаровательна. Кстати, мы с ней встречаемся уже почти три недели. Вот мне и захотелось одеться как-нибудь по-особенному.
— Поэтому ты решила подыскать себе что-нибудь подходящее среди отцовских вещей?
— Да. Я подумала, может, удастся найти среди них что-нибудь необычное. Что-нибудь, что заставило бы Элис пойти со мной. И, ты знаешь, мне это удалось. Как бы там ни было, хочу тебя поблагодарить за то, что ты отвлек Цезарию и она немного остыла. Обещаю тебя тоже когда-нибудь выручить.
— Ловлю на слове.
— Без проблем, — ответила Мариетта. — Мое слово — кремень, — и, взглянув на часы, добавила: — О, мне пора. Через полчаса у меня встреча с Элис. Я зашла, чтобы прихватить томик стихов.
— Стихов?
— Что-нибудь такое, что я могла бы прочесть ей. Нечто сексуальное и романтическое, чтобы настроить ее на нужный лад.
— Пожалуйста, библиотека в твоем распоряжении, — сказал я. — Кстати, надо полагать, мы снова заключили мир?
— Разве мы объявляли войну? — Мариетта взглянула на меня с недоумением. — А где расположен раздел поэзии?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
