— У нас нет мальчиков. Поэтому и отцы нам не нужны.
— А что вы делаете с мальчиками? — спросила я, хотя догадывалась, каким будет ответ.
— Относим в горы и оставляем там. Кому нужны мальчики?
Утром Пентесилея разрешила мне присутствовать при своем облачении. Я даже подала ей поножи, которые она ловко застегнула серебряными пряжками на своих стройных икрах. В отличие от Гектора она, похоже, получала удовольствие от войны и всего, что с ней связано.
— Ты очень смелая, — заметила я.
Мне хотелось задать ей множество вопросов: кто ее мать и как к ней явился Арес, как сама Пентесилея стала царицей амазонок и даже про грудь — отсекают они ее или нет.
Надевая панцирь на грудь, Пентесилея перехватила мой испытующий взгляд и сказала:
— У нас две груди. Ты знаешь, легенды не всегда соответствуют действительности. Я не думаю, что ты вылупилась из яйца, моя госпожа!
«Легенды». Интересно, что рассказывают обо мне Гермионе? Какой она выросла? Какой воспитала ее Клитемнестра?
— Возвращайся невредимой! — коснулась я руки Пентесилеи.
— Это не главное. — Она удивленно посмотрела на меня. — Главное — победить Ахилла.
Во время перемирия и похорон в лагере у греков было тихо, но, когда амазонки выехали из города и направились в сторону кораблей, греки пришли в движение. Скоро строй греческих воинов, гремя доспехами, шагал навстречу Пентесилее и ее воительницам.
Взметнулось облако пыли, которое означало, что противники сошлись друг с другом.
Все было ново в удалой рати амазонок — не только пол. Ни колесниц, ни тяжелых лат — амазонки мчались верхом на небольших, но очень выносливых лошадках. Удары отражали легкими луковидными щитами, а наносили их, кроме копья, еще двулезвенными топориками, которыми действовали с изумительной ловкостью и быстротой. Поражая сверху пеших воинов, они имели известное преимущество, тем более что и конем они умели пользоваться как оружием: по их приказу он становился на дыбы и всей тяжестью передних ног обрушивался на врага. Главное же было их полное пренебрежение к смерти. Немало их полегло в передних рядах, но это нисколько не останавливало следующих.
В горячей схватке амазонки обратили греков и даже самого Ахилла вспять. С победой девы-воительницы вернулись в город. Все троянцы встречали их, ликуя после долгих месяцев уныния. Амазонки пришли в самый черный час и вдохнули в нас надежду.
— Греки бежали от неожиданности, — сказала Пентесилея Парису, когда мы остались одни. — В другой раз у нас не будет этого преимущества, и победа не достанется так легко.
— Ахилл… — начал было Парис.
— Я узнала его по доспехам, — перебила Пентесилея. — Больше он, по-моему, ничем не отличается от других. Сражался он мало. Потом повернул в лагерь.
Значит, они еще не мерились силами. Ахилл сначала занял наблюдательную позицию, потом удалился с поля. Поединок еще впереди. Тревога охватила меня с новой силой.
Последовали еще два сражения с амазонками, которыми отважно предводительствовала Пентесилея. Оба сражения выиграли амазонки: греки отступали, несмотря на то что Ахилл со своими мирмидонянами сопротивлялся до последнего. Однажды он встретился с Пентесилеей. Оба были спешенные; они обменялись ударами, но потом Ахилл исчез, и Пентесилея не смогла найти его.
С каждой победой амазонок настроение троянцев поднималось, и победительниц встречали криками, которые достигали небес.
Амазонки взяли день отдыха, чтобы починить оружие и доспехи и заменить павших в сражении лошадей. Парис предложил им на выбор самых лучших из своей конюшни, а лучшего из лучших по кличке Быстрый ветер — Пентесилее. Легким движением она вскочила в седло, пустилась галопом вдоль стены. Лошадь заслужила полное одобрение Пентесилеи, и она с благодарностью приняла ее.
В этот раз троянцы и союзники присоединились к амазонкам. Вместе с Пентесилеей собрались выйти в поле все наши командиры: Парис, Гелен, Деифоб, Геликаон, Главк из Ликия. Я помогла Парису облачиться в доспехи. Он поклялся, что Ахилл не уйдет с поля боя живым.
День был безоблачный и теплый. Наступило лето. Которое по счету за время войны? Я затруднялась сказать: казалось, время изменило свой ход. А эти морщины у меня вокруг глаз, на руках — не свидетельствуют ли они об ускоренном течении времени?
Я смотрела, как объединенные силы троянцев собираются в поле и движутся к кораблям. Дрожа, я провожала взглядом Париса. Мне казалось, я различу его даже среди тысяч.
Со стены одно сражение походило на другое. Лишь в том случае, если оно перемещалось вплотную к стенам, мы могли разглядеть подробности. Со странным спокойствием я наблюдала, как взметнулось большое облако пыли. Из него послышался звон оружия — ни с чем не спутаешь звук, который издает бронза, сталкиваясь с бронзой, — затем крики раненых — грека нельзя было отличить от троянца.
Битва продолжалась бесконечно. Утренняя свежесть сменилась ясностью полдня, когда тени всего короче, потом лучи солнда пролегли через долину, как бывает на закате. Помедлив чуть-чуть, солнце зашло, но армии продолжали сражаться.
Темнота сгущалась, близилась ночь. Отвернувшись, я прижалась спиной к стене, словно отказываясь получить страшное известие. Меня даже не волновал военный успех троянской армии, меня волновало только одно: чтобы Парис и Пентесилея остались живы.
Толпа гудела и раскачивалась. От этого сражения зависело слишком многое, слишком много надежд на него возлагалось. Троянцы не вынесут поражения, их подорванный дух не выдержит его.
Ярко загорелись звезды, наступила ночь. Ночью сражаться не может ни одна армия. Битва должна закончиться. Скоро они вернутся.
Наконец поле покрылось огнями факелов. Но людей мы по-прежнему не видели, пока они не подошли к воротам. Они вернулись. Вернулись!
Сердце рвалось из груди. Они живы! Они победили! Я свесилась со стены, чтобы лучше видеть. Но почему так мрачны их лица? Усталость, изнеможение, ответила я сама себе. Даже победитель не в силах улыбаться, если все силы отдал сражению.
Потом я увидела лошадь, через спину которой было переброшено тело. Стройные ноги, которыми я восхищалась несколько дней назад, провожая Пентесилею в бой, волочились как неживые.
Я прижала ладони к губам и закричала. Нет! Я бросилась к воротам и столкнулась с Парисом, который вел Быстрого ветра с его страшным грузом.
Парис жив! Пентесилея мертва. Радость и горе разрывали сердце пополам.
Парис смотрел мимо меня пустыми глазами.
— Парис!
Я обняла его, стараясь не смотреть на Пентесилею.
— По крайней мере, нам удалось спасти ее тело.
Парис прикоснулся к нему, словно желая удостовериться в этом.
Я шла рядом с Парисом, но из-за шума с трудом разбирала его слова.
— Ты повезешь ее во дворец? — спросила я.
— Да, мы положим ее во дворце.
— Вы так долго сражались. Какой результат?
— Пентесилея убила много греков. Она сражалась так отважно…
Его глаза наполнились слезами, он отвернулся.
За нами шли другие командиры.
Приам вышел навстречу. Он не выражал никаких чувств, его лицо казалось деревянным, как у его любимой статуи Зевса.
— Дети мои, — только и сказал он в знак приветствия. — Это величайшая воительница. — Он указал на Пентесилею и отвернулся. — Мы похороним ее достойно.
Подруги Пентесилеи забрали ее тело, чтобы подготовить к погребению. Она должна была лежать в зале нашего дворца. Амазонки не сжигают своих мертвых, а после трехдневного оплакивания хоронят в земле, отмечая могилу большим камнем.
Парис сел на стул, сняв доспехи. Покрытые пылью, они не сияли даже в свете лампы, словно скорбели вместе с нами. Я налила в бокал вина, разбавила чистой водой с горы Ида, добавила специи и тертый сыр, как Парис любил. Я попросила его выпить и подождала, пока вино не окажет свое благотворное воздействие. Парис выпил и уставился в стену, словно видел на ней ужасную картину.
— Расскажи мне все, — попросила я.
— Нет, не могу. Не проси. — Его голос задрожал.
— Я должна знать.
— Еще вина. Я не могу говорить, пока хоть немного не успокоюсь.
Он выпил второй бокал и заговорил:
— Мы сражались на славу. Нас было много: союзники, амазонки. Мы сражались, как в самом начале войны, когда наши силы не были подорваны. Пентесилея была великолепна, она разила греков направо и налево. После того как она убила нескольких командиров, греки отошли и перегруппировались. Эти смерти привели Ахилла в ярость. Похоже, смерть своих пробуждает в нем жажду убийства, а чем больше он убивает, тем ненасытнее становится.
Парис встал и заходил по комнате. Увидев порезы на его ногах, я хотела принести воды, чтобы обмыть их, но он раздраженно остановил меня.
